– Посмотрите, а ведь в природе, в отличие от человека, нет деградации, – задумчиво сказала Белка. – Природа все время занята только созданием новых форм жизни и красоты. Если б человечество смогло уподобиться природе, перестать деградировать и заниматься непрерывным творчеством, а? Представляете, какое это было бы счастье! Не было бы ни эксплуатации, ни революций, ни смертей во имя светлого завтра… Представляете, ничего, кроме творчества, красоты и счастья!
– Деградация чаще всего – продукт покоя и сытости. Развитие – в непрерывной борьбе и постоянных усилиях. Природа не деградирует, поскольку она находится в постоянной борьбе, – согласился Эльф. – Но есть одна маленькая деталь. Постоянная борьба – это постоянные смерти.
– А смерти нет! – сказала Белка. – Представляешь? Нет абсолютной, вечной смерти. Нет смерти навсегда. Нет, и все!
Они долго еще сидели на берегу, загорелые и неподвижные, похожие на три коричневых камня. Смотрели вдаль, на линию горизонта, что скрывает еще бог знает сколько чудес.
– Уплыть бы сейчас куда-нибудь, – задумчиво сказал Эльф. – Построить плот и уплыть. Далеко! К островам Пасхи, в Полинезию. Где Ван Гог жил… И остаться там…
– Гоген, – лениво поправила Белка, разглядывая солнце сквозь полуопущенные ресницы. – Там жил Гоген. “А ты ревнуешь?”, “Жена вождя”… Красиво…
– Сатир, не знаешь, в Полинезии профессиональные революционеры не нужны? – спросил Эльф.
– Не знаю. Пошли им запрос по Интернету. Может, ответят.
Началась мирная жизнь. Не зная местного языка, русские с трудом входили в нее. Но дела все же находились и для них, благо в Дого имелись люди, когда-то учившиеся в Советском Союзе и умевшие кое-как изъясняться по-русски. Белка, Сатир и Эльф стали чем-то вроде помощников Йона.
– Прежде всего – школы, – убеждали они его в три голоса. – Нужно строить школы, где детей будут учить жить по-новому. Без жадности, без ненависти, без мелкого самолюбия. Это чушь, что человечество может дойти до всеобщего счастья эволюционным путем. Эволюция движется медленно, очень медленно. И выживают в ходе эволюции всегда самые приспособленные к жизни, то есть самые сильные, хитрые и беспринципные. Именно такие покрывают большинство самок и имеют больше всего потомства. При коммунизме нужно создать такие эволюционные условия, чтобы выживали самые добрые, честные и человеколюбивые. А начинать создавать эти условия надо со школ.
Детям легко привить правильное понимание жизни. Рождаясь, любой ребенок начинает историю человечества заново. Он – чистый лист, на нем можно написать все: от Библии до заборной брани. Для него не было истории. Для него цивилизация рождается заново. Так пусть же это будет цивилизация чистых и светлых людей.
Да, в генах человечества есть много того, что мешает каждому стать святым. Но что же делать? Продолжать жить в грязи и гнили, ожидая, пока изменится генная структура? Чушь! На это уйдут сотни тысяч лет.
За это время Солнце остынет. Да и за счет чего гены изменятся, если условия жизни останутся теми же, если все будет идти по-старому, как при Ироде или Навуходоносоре? Капитализм ведь ничем не лучше времен
Ирода и Навуходоносора. Человек должен создавать новую среду.
Поэтому надо строить новые школы. Так своему отцу и передай.
Йон не возражал. Руги тоже согласился.
Вскоре по всей стране стали искать людей, которые могли бы обучать детей грамоте.
Поскольку подходящих для школ зданий было немного, приходилось строить временные – крытые соломой хижины. Сатир и Эльф целыми днями пропадали на таких стройках. Возвращались поздно, усталые, в пропитанной потом одежде, загорелые дочерна.
Для детей, оставшихся без родителей, были устроены детские дома, куда молодая республика отдавала все, что могла.
Белка, сроднившись с медициной, по мере сил старалась помочь с организацией больниц. Кроме того, она чуть не ежедневно приставала к президенту, чтобы тот обратился в ООН и другие международные организации с просьбой о предоставлении гуманитарной помощи.
– ООН не предоставляет помощь странам, избравшим социализм. Эта организация, как и весь мир, где правят богатые, заинтересована, чтобы мы тут побыстрей перемерли, – качая головой, говорил президент.
– Хорошо, обратитесь к Кубе, Китаю, к Северной Корее.
– Эти, возможно, и помогут чем-то, – согласился Руги.
Поскольку русские проводили много времени вблизи детей, те вскоре подружились с ними и, едва завидев издали, начинали кричать “руси, руси!”, что, видимо, означало “русские”. Черные, как птенцы скворцов, они галдящей толпой быстро окружали русских, улыбались, старались взять за руку, заглянуть в лицо. Приходилось постоянно таскать с собой кусочки сахара и конфеты, чтобы было чем угостить шумных и вечно голодных негритят.
Новая жизнь нравилась русской троице, но однажды вечером, когда
Белка и Эльф сидели у себя на балконе, к ним ворвался Йон. Лицо его было бледным, черными насечками проступили шрамы. Губы дрожали.
– Привет. Хорошо, что вы дома. Где Сатир?
– Он куда-то на джипе уехал, сказал, для окрестных школ что-то повез. Глобусы, тетрадки, карандаши, плакаты с алфавитом. До сих пор не вернулся.
– Для школы… Хорошо… – Негр выглядел потерянным. – Собирайтесь, надо уходить.
– Ты чего? Куда уходить? – изумился Эльф.
– Все… Похоже, нас сдали…
Сын президента сел на краешек стула, невидящими глазами посмотрел в стену перед собой.
– Да собирайтесь же вы! – произнес он сдавленным голосом. – Нет у нас времени!
– Йон, объясни, в чем дело. На тебе лица нет. Что с тобой? Бледный, перепуганный, как щенок. Рассказывай, – попросила Белка, которой и самой вдруг стало не по себе.
– Хорошо, я буду рассказывать, только вы собирайтесь при этом.
Последнее время у наших границ всякая шваль стала собираться.
Соседям не нравилось возвращение моего отца. Они на американские деньги навербовали разного сброда, вооружили. Готовят переворот.
– Будем отбиваться. Чего тут страшного?
– Сейчас объясню. Отец, когда узнал об этом, решил сам обратиться к
Америке за помощью. Он согласился даже на изменение политического строя страны. Американцы поставили условием, чтобы вся жизнь страны контролировалась их представителями. Негласно, конечно. Но это еще не все. Скоро будет отдан или уже отдан приказ о вашем аресте. Вы слишком опасны для отца.
– Сволочь, – выругалась Белка. – Почему он пошел на это? Настолько испугался, что скинут?
– Отец слишком долго ждал своего прихода к власти, чтобы рисковать потерять ее. Он согласен на все, лишь бы остаться президентом. Пусть формальным, пусть ширмой, но президентом. Власть для него уже как наркотик. Он труп.
– Нас продали. Выходит, все было зря? – сказал Эльф.
– Я не потерплю, чтобы янки топтали мою землю, – твердо заявил Йон.
– Надо уходить в партизаны. Сместить отца мы сейчас не сможем.
Значит, надо уходить в леса. Я уже переговорил с людьми. Некоторые верят мне и пойдут за мной.
Эльф вздохнул:
– А ведь говорили хиппи: “Не доверяйте никому старше тридцати”… – Он ковырнул ногтем обои на стене. Со злостью дернул торчащий кончик и неожиданно легко отодрал огромный кусок бледной бумаги. Обнажился серый бетон. – Недолго мир протянул. А, Белка?
Та мрачно кивнула.
– Вот и кончились свобода, и равенство, и братство. Быстро и аккуратно… Мы снова вне закона, снова никто… – подвел черту Эльф.
Белка, не желая слушать жалобы, резко оборвала его, обратившись к Йону:
– Много народу согласится идти в леса?
– Человек двадцать.
– Негусто.
Белка подошла к окну, беспокойно выглянула. Они жили на втором этаже здания, где раньше располагался офис какой-то небольшой компании.
Сверху была видна пустынная, залитая мягким вечерним светом дорога, петляющая меж убогих, тесно прижавшихся друг к другу лачужек.
– Как же Сатира предупредить? – спросил Эльф в растерянности.