- Взятого в плен на войне вражеского офицера…
- Молчите, сударь! - тут уж Волконский не выдержал. - С кем, в таком случае, этот мнимый государь ведет войну? С собственным своим дворянством? С собственным народом?
Спор, понятное дело, зашел в тупик.
Архаров не вмешивался. Он хотел услышать то, что могло бы пригодиться в его собственной деятельности - а ему велено обеспечивать спокойствие Москвы: как изволила выразиться государыня, задача полиции есть благочиние. Полезного услышал мало.
Все то же самое они уже не раз проговорили между собой с Волконским - и без крика, без суеты.
Поняв, что более нет смысла сидеть, он откланялся. Князь удерживать не стал, зато Кар явственно забеспокоился. И то - сидел-сидел, молчал-молчал обер-полицмейстер, да вдруг и засобирался. Мало ли - а вдруг этой же ночью донос напишет? В свои сорок три года Кар был довольно опытен, чтобы знать: человек в должности обер-полицмейстера не может быть ангелом невинным и беспорочным, наверняка по дороге к своему званию одолел немало соперников. Опять же - наиудобнейше одолеть человека, когда он валяется в полубреду, отпиваясь клюквенным морсом…
Архаровцы ждали в теплых сенях, куда им подали чай с ромом и постные пироги - с капустой и с грибами.
Их было пятеро - Федька Савин, Тимофей Арсеньев, недавно лишь оправившийся от раны новый архаровец - Степан Канзафаров, Захар Иванов и за кучера в передних санях - Максимка-попович. Все - при оружии, тепло одетые, премного довольные согревающим чаем.
Во вторых санях с Архаровым обычно ехал секретарь Саша Коробов, но в тот день он остался на Пречистенке - в тишине и покое отвечать на скопившиеся письма. Поэтому Архаров к князю ехал один, с конюхом Григорием на облучке. Но для дороги домой он пожелал собеседника. Посмотрел на своих орлов - и выбрал Степана.
Степан на вид был - степной житель, и из весьма дальних степей, плосколицый, узкоглазый, с калмыцким носом, с особенным оттенком темной кожи, какой в Европе и не встретишь. Шустрый Демка утверждал, что отцом его был китаец, а в доказательство приводил картинки на ширмах в доме Волконского - с китайцами и китаянками на мостиках и в окружении пагод. Даже стянул где-то фарфоровую тарелку в стиле «шинуазри», на которой был изображен человек в причудливой одежде и островерхой шляпе, охотящийся с сачком на бабочку. Сходство было несомненное. Саша Коробов, начитавшийся трудов академика Миллера, десять лет изучавшего сибирских инородцев, как-то не поленился расспросить Степана - но тот был незаконнорожденный и о родне своей мог лишь догадываться, сам же себя считал русским человеком, русский язык был ему родным, а других он попросту не знал. Прозвание же ему дал усыновивший его содержатель постоялого двора. И где тот двор - Степан тоже затруднялся ответить.
Архаров знал, как Канзафаров был предан своему барину, измайловцу Петру Фомину, царствие ему небесное, и хотел как-то показать бывшему денщику, что понимает и одобряет его поведение - хотя из-за Степанова своевольства немало было у полиции совершенно лишних хлопот. Но говорить кумплиманы обер-полицмейстер и не умел, и не желал. Он полагал, что взять человека к себе в сани - и есть наилучший кумплиман.
Потому, когда сани тронулись, он сперва молчал, потом задал несколько простых вопросов: доволен ли Степан жалованием, товарищами, новым жильем. Правдивого ответа не ждал - это было лишь ритуалом, означающим благосклонность начальника к подчиненному.
Когда подъехали к особняку на Пречистенке, первые сани сразу покатили в переулок, к воротам черного двора, чтобы тут же и распрягать, а архаровские замедлили ход - полагалось бы хозяину дома прибыть к себе достойно, через курдонер и парадное крыльцо, однако хотелось поскорее в тепло, а не выписывать вензеля.
- Со двора давай, Гриша, - сказал Архаров конюху. Тот кивнул, прошелся вожжами по-над конским крупом - и мерин без вразумления понял, что надобно двигаться рысцой к родной конюшне.
Тут и раздались два выстрела.
Стрелявший полагал, что архаровским саням вот-вот отворят ворота, и не предположил, что обер-полицмейстер вдруг прикажет заезжать со стороны переулка. Поэтому первая пуля ушла туда, где была бы голова Архарова, если бы гнедой мерин сразу не послушался вожжей. А вторая, более разумная, тоже не достигла цели - Канзафаров произвел действие, которое товарищи потом определили как подзатыльник. Но другого способа быстро заставить обер-полицмейстера пригнуться, очевидно, не было.
Без оружия Архаров давно уже не ездил. Пистолеты были упрятаны под сидение. Он выдернул один, выпалил туда, где в глубине Чистого переулка мелькнула и исчезла длинная тень.
И тут же прозвучал еще выстрел - на помощь неслись сани с архаровцами. Максимка-попович как раз сворачивал к воротам - и Федька, соскочив на снег, схватил коня под уздцы, завернул вокруг себя, пробежал, давая ему верное направление, несколько шагов и, чуть приотстав, бросился в сани, на колени к товарищам.
- Навпереймы! - закричал Архаров. - Гришка, гони!
Он хотел перехватить ночного стрелка на выходе из Чистого переулка, и это почти удалось. Вот только стрелок оказался не один - его там ждали и товарищи, и сани.
Архаров со Степаном налетели первыми. Еще в сенях расстегнув, а затем и вовсе скинув шубу, Архаров с пистолетом в левой руке выпрыгнул в глубокий снег, выстрелил, кто-то заорал, и тут, словно нарочно под обер-полицмейстерский кулак, подскочил человек с замотанным лицом. Не стоило ему этого делать - тут же он, схлопотав жестокий тычок в зоб, полетел затылком вперед и, кабы не забор, мчался бы по воздуху далеко и долго.
Залаяли ополоумевшие от стрельбы собаки, попрыгали с саней архаровцы, и какое-то время было совершенно непонятно, кто тут кого бьет: все в темных шубах и полушубках, сковывающих движения, один обер-полицмейстер - в кафтане с золотым галуном в три ряда, и при этом - в валенках.
Архаров выстрелил, промазал; сбросив рукавицы, пошел махать чугунными кулаками; бился отчаянно, вмазал с разворота туза, другого туза - не будь противники в тулупах, поломал бы им ребра, а так - лишь раскидал. Как назло, валенки скользили, и он, не удержавшись посре резкой свили, тяжко рухнул, сел на задницу и, ошарашенный, нелепо взмахнул руками. Тимофей, испугавшись, кинулся к нему, за Тимофеем - Федька, а в результате и стрелок, и его приятели успели, отступив, сесть в сани - да не только в свои, но и в полицейские. Раздался свист, кони понеслись, заорали Степан и Федька, Максимка-попович, самый из всех быстроногий, взял у Захара пистолет и побежал вдогонку. Неожиданно метким выстрелом он достал в шею кучера, тот завалился, но, когда подбежали Захар со Степаном, в санях лежало лишь полумертвое тело - преступники дали стрекача.
Архарова подняли, он, ругаясь, побежал за Степаном и Захаром. Тимофей, выхватив из саней его шубу, поспешил следом. И, собравшись возле отбитых у противника полицейских саней, архаровцы обнаружили, что покушение на их командира осталось почти безнаказанным: стрелок сбежал, имени-прозвания своего не сообщив, а подстреленный кучер был весьма плох.
Его перенесли в дом, но ясно было - он на белом свете не жилец. Максимка выстрелил так удачно, что пуля угодила в позвоночник, как раз туда, где голова крепится к шее, от чего кучер лишился употребления рук и ног, а также языка.
Сам виновник отличного выстрела забился в какой-то угол и там горько плакал - испугался дела рук своих. К нему послали Меркурия Ивановича - утешать.
- Ну-ка, братцы, взять фонари - да в Чистый, - велел Архаров. - Изучить следы, пока их спозаранку не затоптали.
- Какие следы, ваша милость? - спросил Тимофей. - Мы там так снег перемесили - будто вепри воевали.
- Не знаю, какие, а поглядеть надобно сейчас, - уперся Архаров.
Федька и Тимофей переглянулись - что же, приказы не для того, чтобы их обсуждать, и покушение на обер-полицмейстера - дело нешуточное. Тут же Федька махнул рукой Канзафарову, Захару Иванову, и они поспешили из сеней особняка на конюшню, где у Сеньки было в чуланчике немало разных фонарей, и старых, и новых.