«Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы, кости у него, как железные прутья; это – верх путей Божиих…»
Или иначе: «Воззри: я Бегемота сотворил, как тебя; травой он кормится, словно вол. Какая мощь в чреслах его и твердость в мышцах его живота! Как кедр, колеблется его хвост; сухожилия бедер его сплелись. Ноги его, как медяная труба, и, как стальная палица, его кость! Он – начало Божиих путей…»
Мы, наша компания, любили собираться у Сотейкина в его бегемотовой квартире. Там, кстати, у него даже в шахматах конские фигуры были сделаны в виде бегемотиков. Бегемот ведь это гиппопотам – «речной конь» по-гречески.
Предстояло отметить день рождения Сотейкина, и выбрать подарок не стало бы проблем, но тут вдруг объявили Изобилие. Его давно собирались объявить, но все откладывали. И вот вдруг объявили досрочно. Ну и через полгода, как известно, отменили по общей просьбе, но это уже другая история. А тогда мы закатились в кафе, пили, закусывали сыром и мясом – очень обильно – и Артюшкин поставил вопрос:
– Что же, ребята, что делать теперь? Мы ему подарили бы такого какого-нибудь бегемота, а теперь не вижу смысла, потому что бегемоты теперь в изобилии.
– А я как раз приметил одного, из полифарфора, в интересной позе, – сказал Буев.
– Я видел другого интересного, – сказал Вильсон, – занятную такую статуэтку – вариоморф, новинка техники, – принимает сам по себе двадцать четыре различные позы. А что толку?
– Где взять двадцать четыре позы для бегемота? – удивился Гуськов. – Бегемот стоит, бегемот лежит, лежит на боку, еще – пасть открыта, пасть закрыта. Вот, кажется, и все.
– А что толку, – повторил Вильсон, – что толку, если он уже посмотрел, наверное, в каталоге на букву «бе» и получил всех бегемотов, каких захотел?
– Ничего, было бы внимание предъявлено, – сказал Буев.
– А я вот подумываю немного о живом бегемоте, – сказал Дюдюкин, то есть я, – тихо и как бы между прочим.
– Что же думать, – пожал плечами Гуськов, – живой бегемот вымер, что же о нем думать?
– Не вымер, а был редуцирован, – поправил его Буев.
– А есть разница? – пожал плечами Гуськов, человек, надо сказать, новый в нашей компании, поэтому несведущий.
– Разница в том, – объяснил Артюшкин, – что вымершие вымерли сами по себе, а редуцированные были редуцированы по научно разработанной рекомендации. Все крупные животные были редуцированы, когда для их существования стало не хватать природных ресурсов. Но их генетический материал хранится, они возрождаются поочередно к жизни и делят между собой время подобно тому, как в прежние дни делили пространство. Сейчас, например, в Африке живут львы и жирафы – в парке при Зоохране. Но очередь бегемота ведь еще не скоро, где-то через семьдесят лет.
– А там сделали замену, – сказал Дюдюкин свое главное, – в плане были крокодилы и носороги, но их заменили на бегемота, – он выждал, пока затихло ура и возгласы удивления, и продолжал, – это сочли целесообразным, потому что бегемот совмещает в себе свойства обоих видов: он толстокожий, как носорог, а живет в воде и ныряет, как крокодил. И как раз через две недели там, в Африканском Зоохране, состоится праздник – торжественный День Бегемота.
Мы посовещались и решили скинуться купить нашему имениннику билет на этот праздник и билет на самолет до экватора. Дороговато, конечно, но – Изобилие, денег все равно некуда девать. Скинулись, купили, поднесли за торжественным столом. Артюшкин прочел стихи. Сотейкин очень благодарил, принял билет и через три дня улетел. А день рождения удался. Мы поднимали и опрокидывали тосты – за именинника, потом за бегемота – «Он – начало Божьих путей, сотворен над братьями своими царить» и так далее. В закуску был сыр и мясо – все в изобилии. Именинник сидел под торшером, погруженный в кресло, и сам был вполне похож на бегемота – тяжелый, массивный. И знал, что – похож, и готов был играть роль, поднимая руку с неуклюжей важностью жеста. Он принял от нас билет, очень благодарил и вылетел через три дня благополучно… хотя про это было уже.
Прошло время, пока я встретил Сотейкина. Мы встретились случайно на улице.
– Ну, – спросил я, – как поживают африканские бегемоты?
– Кино показывали про бегемотов, – сказал Сотейкин.
– А что же так? – спросил я.
Мы зашли в кафе. Взяли сыра и мяса.
– А что же так? – спросил я. – Или что-то не то там вышло?
Сотейкин выпил из бокала, меланхолично зажевал кусок мяса.
– Все так, – сказал он, – все так и должно было быть.
– А ты изменился, Коля, – сказал я.
– Я похудел, – сказал он, – на пять килограммов. И аппетит, кажется, нормальный, а все как-то не впрок. – Он отрезал мяса и намазал кусок горчицей.
– Ну что же, за здоровье твоего гиппопо? – предложил я, разливая в бокалы.
– Кхе, – он поперхнулся куском. И не говоря слова, вынул из кармана плоскую коробочку – микроконтейнер. Щелкнул затвором, открывая линзу окуляра. Я приложился глазом. Там, увеличенные оптикой, суетливо толкались маленькие живчики, по виду – запятые с хвостиками.
– Сувенир, – сказал Сотейкин, – бегемотии в капле воды.
– Что-что?
– Бегемоты в одноклеточном существовании. У меня и сертификат имеется, – он полез в карман, замешкался, махнул рукой. – Знаешь, один химик в Нигерии изобрел специальное вещество – люкс-фермент, которое добавляется в воду для достижения эффекта. И эти одинокие клеточки, эти – их называют – зооиды, – он постучал ногтем по контейнеру, – могут жить и размножаться, а взрослый большой гиппопотам оказывается лишним звеном при этом. И таким лишним звеном он и признан официально.
– Ты хочешь сказать…
– Ага. И крокодилы, и носороги, и жирафы – все крупные твари, одним словом. Может, и до человека дойдет когда-нибудь очередь? – он ухмыльнулся в половину рта, качнул вперед бокалом, словно предлагая и мне посмеяться, сказал «хе-хе» и сделался задумчив. – А то слишком много его стало, человека то есть. Тебе не кажется? Смотри, я летел сюда над Африкой ночью. Я видел внизу африканские города. Тысячи огней. Миллионы. В иллюминатор я видел с высоты полета… Это было как икра, которую мечут рыбы. Мелкие светящиеся шарики. И я подумал тогда… я думаю, что человек мельчает в тесноте. Как мы измерим человека? Мне пришло в голову, что единица – это человечество – все, а один человек – это одна двадцатимиллиардная. Сравни – он в сотни тысяч раз измельчал по сравнению с тем временем, когда жил Шекспир или Ньютон. И нет сейчас такого, кто выделялся бы своей человеческой величиной, подобно как бегемот выделяется среди других животных. Возьми этого, из Нигерии, – не знаю его имени, и знать не надо. Это мелкий, хитрый человечек, пусть у него хоть семь пядей во лбу, и его люкс-фермент – это тоже изобретение мелкого человека. Да и мы все – мы уже все равно как эти, – он взял в руку контейнер, улыбнулся, посмотрел в окуляр. – Ах! – он вздохнул, – ты прав, Дюдюкин, выпьем за гиппопотама, – он налил, он поднял бокал, – выпьем за его здоровье. «Меж зарослей лотоса он лежит, под кровом тростника и в болотах; тенистые дерева покрывают его своей тенью; ивы при ручьях окружают его; вот, он пьет из реки…»
Судьба Копейкина
Копейкин и Рубликов были соседи по лестничной площадке.
Копейкин часто занимал деньги у Рубликова.
Вообще-то Копейкин зарабатывал много больше, чем Рубликов, но он зато и пил много, а Рубликов не пил совсем после того, как однажды прошел курс занятий у дипломированного йога Козлова. Поэтому у Рубликова всегда было больше денег, чем у Копейкина, и именно Копейкин занимал деньги у Рубликова, а не наоборот. Занимал часто, а отдавал все реже, пока общего долгу не набралось около сотни тысяч.