– Ну, понятное дело, – ответил я, а затем сразу же пожалел из-за того, как неуважительно это прозвучало.
– И мы уже говорили раньше о твоей ориентации, – напомнил он мне. – Ты по-прежнему испытываешь влечение к лицам мужского пола?
– Да.
– Но ты не поддаёшься этим импульсам?
– Нет.
– И ты понимаешь, насколько они грешные и постыдные?
– Да.
– И ты совершал грехи осквернения?
Практически невольно с моих губ сорвался вздох.
– Да.
– И сколько грехов ты совершил?
– Иногда я делаю это каждый день, – сказал я.
– Самоистязание?
– Да.
– Ты знаешь, какой это смертельный грех, и всё равно это делаешь?
– Да.
– Эти грехи совершаются в одиночестве или с другими?
– В одиночестве.
– А когда ты один, ты прикасаешься к себе неподобающим образом?
– Да.
– Даже зная, что это приведёт к греху?
– Да.
– Ты совершаешь эти грехи ночью?
– Обычно.
– Находясь в постели?
– Да.
– Ты остаёшься в пижаме или... снимаешь одежду?
– Когда как.
– И ты прикасаешься к тем местам на своём теле, к которым не должен?
– Да.
– И пока ты так себя трогаешь, ты осознаёшь, что поддаёшься соблазну и можешь из-за этого согрешить?
– Наверное.
– Ты трогаешь себя в душе?
– Иногда.
– И ты сожалеешь об этих грехах?
– Да, Отец.
– Ты готов отречься от них и в будущем больше не грешить?
– Да, Отец.
– И ты уверен, что совершал эти грехи в одиночестве?
– Да.
– Ты не совершаешь такие грехи на виду у брата, например?
– Нет, – нахмурился я.
– Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя некомфортно, но тебе нужно понять, что это смертельно грешные дела. Ты должен понять, что Господь страдал и умер на кресте из-за таких грехов. И каждый раз, когда ты повторяешь эти грехи, ты снова и снова распинаешь Господа. С таким же успехом ты можешь взять в руки плеть и высечь Его, как Его высекли перед распятием. Высекли, отхлестали, раздели догола – обнажили! – чтобы весь мир мог на него смотреть, на его нежное драгоценное тело, которым он пожертвовал ради нас. Он позволил себе остаться раздетым догола, чтобы отдать нам всё, что имеет. Когда ты грешишь, ты с таким же успехом можешь сам забить гвозди в его руки и ноги – вот, что ты делаешь, когда совершаешь эти грехи. Это будто плевать на его обнажённое, кровоточащее тело...
– Да, Отец, – произнёс я, чувствуя лёгкое возбуждение при мысли об обнажённом Иисусе Христе.
– Ты говоришь Господу и деве Марии, что не любишь их, что предпочитаешь им порочность и извращение греха, что ты лучше бы удовлетворил своё тело, чем пожертвовал им ради них. Ты избавляешься от присутствия Бога в своей жизни.
– Да, Отец.
– Ты говоришь Богу, что эти извращения намного важнее для тебя, чем Он. Святой Павел говорил, что «мужчины на мужчинах делают срам», а в Ветхом Завете говорилось, что такие грехи отвратительны, и тех, кто их совершает, следует предать смерти. Наверняка ты понимаешь моё беспокойство? На кону может стоять спасение твоей души.
– Да, Отец.
– Есть что-нибудь ещё, в чём ты хотел бы признаться?
– Нет, – сказал я.
– В качестве покаяния, я хочу, чтобы ты десять раз прочитал «Отче наш» и десять раз «Аве Мария». Я хочу, чтобы ты попросил деву Марию помочь тебе очиститься и стать примером набожного мужского поведения, как хотел бы Иисус. Ты сделаешь это?
– Да, – ответил я.
Глава 7. Я хочу к маме
Чарли, с запахом мыла и шампуня, сидел справа от меня, а Джордж, с запахом сигарет, сидел слева, явно чувствуя себя зажато и некомфортно в церковной одежде, которую не надевал с тех пор, как закончил старшую школу и сказал маме, что больше не будет ходить на мессы, и она не сможет ни черта с этим поделать. Кей сидела рядом с ним, её личико было бледным и отрешённым, пока она сжимала медвежонка Винни-Пуха. Папа сидел на краю скамьи, не глядя ни на кого из нас. Мы сидели впереди, рядом с маленьким святилищем, сосновым маминым гробом и импровизированным алтарём, который мы установили для Отца Дженкинса.
Отец Дженкинс приезжал каждые пару месяцев, чтобы выслушать исповеди и провести мессу для нашей маленькой группы «традиционных католиков». Постоянно ходило человек двадцать, и родители Оливера Ковски устраивали мессы. Мы с Оливером ходили в один класс в старшей школе Вест Брэнч. Оливер был практически самым милым парнем в школе, или, по крайней мере, так считал я, но никогда не осмеливался сказать.