Словом, я усадил его в Запасном дворце за стол и заставил плотно наесться, так что за час до пира он успел навернуть и перечисленное мною, и еще много чего из не перечисленного, но не менее вкусного.
Мне же оставалось лишь утешать себя беседой с сидящими рядом поляками. Хорошо, что одним из соседей оказался Михай Огоньчик – можно потолковать о философии. Вдобавок он тут же познакомил меня с соседями по столу – сдержанным Юрием Вербицким и любознательным, почти как Хворостинин-Старковский, Анджеем Сонецким.
Я бы с удовольствием побеседовал и с князем Иваном, но он был не на шутку занят – у кравчего государя на пиру самая работа.
Федора я увидел лишь дважды, когда он поднимался со своего места. Первый раз молча, кланяясь Дмитрию в ответ на его тост, посвященный царевичу, а во второй раз произносил здравицу в честь государя. Вроде бы все в порядке, и выглядел престолоблюститель неплохо.
Третий раз был уже по окончании пира, когда мы с ним садились на коней. Вид у моего ученика был вполне нормальный, да и сам он то и дело шутил и улыбался, особенно когда рассказывал мне о тщетных потугах Дмитрия соблюдать положенный ритуал.
– Ему ж поначалу сыны боярские должны были все блюда поднести, а он с них отведать. Они ему подносят молчком, стоят да ждут, а он и не ведает, яко ему быти, – с усмешкой рассказывал возбужденный Годунов. – Да и далее тож промашка на промашке. Ломоть хлеба должон был по первости каждому гостю послати, а он...
– Погоди-погоди, – спохватился я. – А мы куда едем-то?
– К тебе, – простодушно пояснил Федор. – Уж больно мне ныне не до сна, а у тебя гитара... – И лукаво склонил голову набок.
Я внимательно посмотрел на него и осведомился:
– Пил?
– Самую малость, – повинился он и тут же нашел оправдание: – А как иначе, коль государь здравицу в мою честь возглашает? Тут хошь не хошь, а чару осуши. Да и мне опосля тож словцо сказывать довелось – небось сам слыхал. Вот все вместе и набралося.
– Слыхал, – вздохнул я, прикидывая, что, если судить по внешнему виду – огненно-красные щеки, пошатывание из стороны в сторону и слегка заплетающийся язык, – только двумя чарами тут явно не обошлось, лукавит парень.
Хорошо хоть впрямую не соврал, отделавшись туманным «набралося».
– Ну вот я чуток и того, – завершил он свой невнятный отчет.
– А что, и Дмитрий с тобой так же пил? – поинтересовался я.
– Не-эт, государь токмо чары пригубливал, – пренебрежительно отмахнулся Федор. – Считай, наравне с кравчим своим, ну разве чуток поболе. Ентот глоток, опосля и Дмитрий два.
– Вот и ты так же должен был, – поучительно заметил я, но нотаций читать не стал.
В конце концов, выпито не так чтоб очень, плюс волнения и переживания сегодняшнего дня, так что это даже на пользу – стресс снимет. Опять же у него и без меня хватает любителей отругать, одна Мария Григорьевна чего стоит.
К тому же царевич, не дожидаясь моих упреков, замахал на меня руками:
– Да памятаю я все, княже. И без того в ушах цельный вечер словеса отца Антония жужжали, потому, сколь мог, удерживался. Он ить мне цельную речь закатил опосля твоего ухода из Запасного дворца. Дескать, сказано... – Федор нахмурился, припоминая, но ненадолго, все-таки память у него отличная, – в книге Исуса сына Сирахова: «Против вина не показывай себя храбрым, ибо многих погубило вино», и еще сказано там же, что вино и женщины развратят разумных. И еще... – Он вновь задумался, но на сей раз безрезультатно, пожаловавшись: – Не помню.
– Ясно, – вздохнул я, с усмешкой добавив: – Зеленый змий по голове настучал.
– Ну да, ну да, – охотно закивал он, даже не расслышав сказанного, но обрадованный тем, что я не рвусь зачитывать лекцию о вреде пьянства и алкоголизма, и смущенно пояснил: – Я ить потому к тебе и засобирался. Мыслю, уж больно матушка недовольна будет, коли запах учует. – И совсем по-детски попросил: – Ты ей завтра не сказывай, ладноть?
– Ладноть, – рассеянно отозвался я, продолжая недоумевать, отчего у меня на сердце так тяжко.
Ну выпил юный престолоблюститель, потому и такой возбужденный. В остальном-то у него полный порядок. А что на щеках румянец, чересчур словоохотлив и то и дело заливисто хохочет – тоже понятно. Непривычна ему выпивка, вот и...
Ах да, Ксения Борисовна!
Однако и тут, стоило мне осведомиться у царевича, спрашивал ли Дмитрий о его сестре, ответ я получил самый что ни на есть успокоительный.
Мол, всего один разок, да и то, услышав от Федора нашу с ним «домашнюю заготовку», не возмущался и не бушевал, не говоря уж о том, чтоб послать за ней нарочного. Всего-навсего коротко кивнул, соглашаясь с убедительными доводами, и даже слегка повинился, что об этом ему как-то не подумалось.
То есть получалось, что и тут полный порядок. Так почему же мне не по себе?
«Мнительным, наверное, становлюсь, не иначе», – решил я.
Увы, но предчувствие меня не обмануло...
Глава 3
Двойной удар
Меня разбудили тяжелые шаги в коридорчике. Кто-то неуверенно топтался подле двери в мою опочивальню.
«Холопы не должны, – лениво сквозь сон подумалось мне, – да их сюда ночью никто и не пропустит. Тогда кого еще черт принес и... как? А впрочем...» – И я повернулся на другой бок, в надежде догнать и вернуть сладкий сон, где я стоял наедине с Ксенией где-то на балконе, рядом никого, ее рука в моей и...
В общем, приятный сон, так что ни к чему отвлекаться. Тем более на лестнице караул, а потому...
Блаженная дрема вновь охватила меня, и я стал погружаться в негу забвения, но тут дверь в мою опочивальню распахнулась и кто-то резко и грубо содрал с меня одеяло.
Я подскочил и резко сел на постели.
Хорошо, что у меня в спальне горит средневековый ночник, то есть лампадка – все-таки есть в христианстве полезные обычаи, – так что стоящего передо мной Архипушку удалось разглядеть сразу. Альбинос со всклокоченными волосами испуганно тыкал пальцем куда-то за свою спину, после чего недолго думая схватил меня за руку и попытался утащить в коридор.
Выползать в чем мать родила не хотелось, но терпения мне хватило лишь на сапоги со штанами. Сунув за голенище засапожник, я аккуратно вытянул из ножен саблю и выскочил следом за мальчишкой, прикидывая, что же могло случиться, и опасаясь самого худшего.
Выскочил и... опешил.
Лежащий недалеко от порога моей комнаты человек по своему виду и особенно одеждой на ночного злоумышленника не походил. Да и второй, что склонился над ним, тоже в киллеры не годился – они в кальсонах не ходят. В смысле, только в них одних.
К тому же оба смутно белеющих в предутренней темноте силуэта мне кого-то напоми...
– Это яд, – уверенно заметила склонившаяся над лежащим фигура голосом... Квентина. – Помнится, читал я в хрониках...
Он еще что-то рассказывал, суетливо пытаясь помочь, пока я кое-как относил тяжелого и что-то невнятно мычащего Федора, так и не желавшего открывать глаза, на его постель.
Нет, я не надеялся, что мой ученик попросту пьян. Мы расстались ближе к полуночи, да и то я чуть ли не силком отправил его спать – уж слишком он был возбужден и пошел только после того, как выжал из меня во второй раз «Вдоль обрыва, по-над пропастью...».
Так вот, когда он уходил из моей комнаты, то был трезв или почти трезв, а подозревать, что он втихую вылакал у себя в опочивальне флягу с водкой, все равно что утверждать, будто апостол Павел тайный сатанист.
Но и об отравлении, честно говоря, если бы не Квентин, не подумал, решив, что царевич попросту заболел. Мало ли, печень схватило с непривычки – все-таки алкоголь он принял впервые в жизни, или еще что заболело, но шотландец так твердо настаивал на своей версии, что я призадумался.
Получалось, если Дуглас все-таки прав, нельзя терять ни минуты, а коль он ошибся, то от рвотного Федору хуже не станет, благо, что любая болезнь, пусть и внезапно напавшая, терпит со временем.