Ася наблюдала за разворачивающимся действом также ошеломленно, как и другие в этом зале. Казалось, все послушники замерли и не смели даже вздохнуть, лишь бы не нарушить воцарившуюся атмосферу величия. Волшебство момента было непорочно и в какой-то степени трагично. Ритуал, громкие слова на латыни, выверенные движения девушек — все это гипнотизировало, приковывало взгляд и казалось невинно. Это было красивое представление в полумраке безразмерного зала, где пахло густыми маслами и на стенах играли дикие сполохи огня.
— Nemo sine vitiis est [Никто не лишен пороков (с лат.)], — продолжал мужчина, медленно прохаживаясь вокруг девушек и внимательно наблюдая за их застывшими телами. Очередной удар трости. Тишину разрезал стук барабанов, глухой и размеренный. — Nitinur in vetitum semper, cupimusque negata [Мы всегда стремимся к запретному и желаем недозволенного (с лат.)], — после этих слов девушки подняли головы. Они выпрямились и грациозно вытянули тонкие оголенные руки из-под накидок, сплетая пальцы друг с другом. Удар. — In venere semper certat dolor et gaudium [В любви всегда состязаются боль и радость (с лат.)], — рокот барабанов становился все громче и быстрее, из стен послышался неразличимый шепот. Девушки медленно поднялись на одно колено, не разнимая рук. Движения мужчины, что ходил вокруг них, становились все резче и нервознее. Он наполнялся энергией, которая раздирала его своей силой. Вновь удар тростью. — Omnia vincit amor, et nos cedamus amori [Все побеждает любовь, и мы покоряемся любви (с лат.)], — наконец девушки встали на обе ноги. Они расцепили руки и сложили их крестом у себя на груди. Грохот барабанов стал почти невыносимым, он приглушал голос Шута и мелодичный шепот. Последовал самый громкий и резкий удар тростью, отчего та, кажется, захрустела, переламываясь. Мужчина почти что прокричал, — Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus [Возвеселимся же, пока мы молоды! (с лат.)]!
После этих слов девушки ловко развели руки в стороны, и плащи слетели с их тел наземь. Они были совершенно раздетыми. Их тела в дрожащем свете огня переливались и блестели, будто были чем-то смазаны. Девушки стояли неподвижно, их кожа покрывалась испариной, длинные волосы покрывали спины. Ася шокировано приложила руку к приоткрытому рту, позабыв о маске на своем лице. Она не понимала, что произошло и почему вокруг алтаря стоят обнаженные женщины. Их тела были разными: чьи-то плечи — шире, чьи-то — уже, грудь разного размера, резкие ореолы сосков, точеная талия сплеталась с бедрами. Девушки стояли с гордо поднятыми головами и разведенными плечами, не ссутулясь. Они будто не только не стеснялись своей наготы, но и гордились ею.
Когда Шут в очередной раз ударил тростью по полу, женщины обернулись лицом к толпе. Абсолютно расслабленные, они ждали следующих указаний хозяина. Грохот барабанов поутих, сменившись ритмичным многослойным стуком. Шепот из стен плавно слился воедино с тихими разговорами послушников, которые не могли сдержать эмоций от представленной картины.
Мужчина в черном плаще отошел в сторону, отступая от оголенных женщин. Он несколько мгновений молчал, наблюдая за очнувшейся толпой. Люди в масках переминались с ног на ноги, переглядывались и жадно всматривались в блестящие сочные тела, в оголенные возбужденные груди, пышные бедра и ноги. Сложно было видеть этих девушек без лишних мыслей. Они приковывали к себе все внимание. Тем временем Шут продолжил. Он вновь заговорил:
— Impavide progrediamur! [Пойдем вперед без колебаний! (с лат.)] — после этой фразы, значение которой Ася в очередной раз не поняла, вперед вышел человек из толпы. Он стоял в первом ряду. На нем была грязно-красная маска с резкими выступающими чертами лица и раскрытым в крике ртом. Человек подошел к небольшому круглому алтарю с золотой миской и окунул в нее свои руки. Тут же по ним заструилась густая маслянистая жидкость. Он подошел к одной из женщин, что стояла слева, и положил на ее плечи свои ладони. По ее телу потекла блестящая влага, оставляя за собой мокрые дорожки. Человек, не снимая маски и плаща, начал плавно водить своими руками по женской коже. Он очерчивал ее силуэт, пальцами игрался с покрывшейся мурашками грудью и сжимал ее. Его движения становились напористее и резче, он задерживал руку на уровне шеи, пальцами проводил по выступающим сухожилиям, касался ключицы и ямки под горлом. Он властно сжимал девичью тонкую шею и тут же отпускал ее, оставляя красные легкие отпечатки. Человек чувствовал свое превосходство, он выражал его безжалостными сильными движениями, трогал все, что считал нужным, доставлял девушке наслаждение, перемешанное с болью. Но что бы не делал этот мужчина, как бы сильно не смыкались его пальцы на нежной кожи груди или шеи, девушка не двигалась. Она принимала его действия как данность и позволяла делать с собой все, что угодно.
Шут продолжал сыпать фразами на латыни, и по мере его монолога вперед выходили другие люди в пугающих карнавальных масках и красных плащах. Они также окунали руки в позолоченные сосуды и прикасались ими к женщинам, блуждали по их коже, изучали все их выпуклости и ямки, очерчивали своими грубыми жирными от масла руками силуэты.
Ася в ужасе стояла, не двигаясь. Она не могла оторвать глаз от того, что видела, происходящее завораживало ее. Страх и отвращение никак не могли одолеть ошеломляющий интерес. Ей хотелось видеть, что будет дальше, хотелось ощущать запах кипящего эфирного масла, греться в полыхающем огне. И одновременно хотелось бежать отсюда со всех ног, прекратить этот акт эротичной вакханалии.
Когда рядом с каждой девушкой появился мужчина, что умело исследовал ее тело, Шут вновь заговорил:
— Edite, bibite, post mortem nulla voluptas! [Ешьте, пейте, после смерти нет никакого наслаждения! (с лат.)] — и тогда мужчины, стоящие возле оголенных разгоряченных женщин, резко сбросили свои плащи. Они перестали себя сдерживать. Их нагие тела слились с женскими воедино. Это были разные мужчины: молодые и старые, худые и заплывшие жиром, высокие и низкие. Их кожа, покрытая блестящим потом, впитывала в себя влагу с женской. Они почти что вдавливали в себя женское тело, пытаясь прочувствовать всю их энергию на себе. Их руки спускались все ниже, пока не остановились в самом низу живота. — Так раскройте же Муладхару, корневую чакру! — наконец заговорил Шут на понятном Асе языке.
Широкие мужские ладони властно легли между женских ног. Их толстые покрытые маслом пальцы бесцеремонно проникали в девушек, что молча поддавались, лишь опрокидывая свои головы на плечи партнеру. Это было невообразимое представление: резкие ритмичные толчки ладоней, мокрое сияние кожи, громкое прерывистое дыхание — все это сводило с ума разгоряченную толпу. Сначала сцена происходила беззвучно под музыкальные удары барабанов и тихое потрескивание огня. Но стоило одной из женщин едва слышно застонать, как Шут воскликнул:
— Varietas delectat! [Разнообразие доставляет удовольствие! (с лат.)]
Это было безумие. Ася чувствовала, как оставшиеся кусочки здравого рассудка покидают ее тело вместе со спадающими с людей накидками. Они были на пределе, больше не могли терпеть возбуждение, охватившее их сознание. Послушники с животной яростью оглядывали толпу, искали тех, с кем отдадутся жару и станут частью священного ритуала. Мужчины властно хватали женщин за руки и бесцеремонно ублажались ими. Некоторые девушки падали на колени перед оголенными мужскими телами. Они покорно открывали рты и отдавались желанию. Другие опускались прямо на пол, удобнее устраиваясь в откровенных позах. Здесь не было места смущению или страхам, люди вокруг забыли о таких понятиях. Они не думали ни о чем, кроме своей жажды до чужого тела. Их руки резко хватались за женскую грудь или мужские плечи, плащи раскрывали затаившуюся наготу. Блестящие мокрые тела сливались воедино в жарких танцах, они изучали друг друга, бесстыдно кричали, стонали и охали. Воздух душного зала наполнился ароматом страсти и похоти. Он стал единым организмом, который искал утешения в собственном лоне.
Одна лишь Ася осталась в своем плаще. Она потрясенно оглядывалась по сторонам, не веря собственным глазам. Это не могло быть правдой. Должно быть, это просто страшный сон. Люди вокруг не замечали ее, скрытое под тканью накидки тело никого не интересовало. От нее не исходили ни жар, ни почти физически ощущаемое желание. Она не цеплялась в мужские мышцы, не блуждала руками по чужой голой коже. Лишь беспомощно вертелась из стороны в сторону, пытаясь осознать, что происходит вокруг.