Солман — на досуге
Поэт шашлыка,
Застолья великий знаток.
Он спец по барашку,
Ценитель вина
И тостов шикарнейших бог!
Певец и шутник,
Кавалер удалой,
Лихой тамада за столом…
Не нудный начальник —
Орел молодой
Толпу осеняет крылом!
И все — по обычаю,
Все — по уму:
Он отдых умеет ценить…
И вот я подумал:
А что бы ему
Портфель на поднос
Не сменить?!
Колхозный скот крал Калабек.
Подвел его нелепый случай:
Чихнул не вовремя абрек —
И на него собаки тучей.
«Спаси, аллах, в последний раз!» —
Он лесом мчал и бога славил,
И в спешке
Вышиб веткой глаз —
Навек отметину оставил.
Наказано примерно зло.
Народу — смех,
Абреку — слезы.
Прощай, лихое ремесло!
Абрек зачислен
В водовозы.
Ах, как его стеклянный глаз
Подвел над бочкою железной!
Бульк в воду — и ищите нас,
Абрек — за ним,
Но бесполезно
Нырял туда за разом раз…
Я завершаю эту повесть.
Вот если б в бочке той,
Как глаз,
Искал тот жулик свою совесть!
Не нос, а чудодей у Мустафы.
Поистине не хуже, чем собачий.
Все распознает:
Запахи травы,
Зверья и птиц,
А выпивки — тем паче…
Кто с чем идет,
Узнает за версту.
И если с топором шагаешь к бору,
Оставь, приятель, эту маету —
О рубке дров не будет разговору.
Захватишь шкалик —
топай веселей!
Нюх не подводит лесника, не бойся.
Ставь угощенье — и руби смелей,
Руби и ни о чем не беспокойся.
Нет, впрочем, выбери для Мустафы пенек,
Чтоб на буфетную слегка похож был стойку.
Ведь не последний раз придешь сюда, дружок,
А нюх у лесника
завидно стойкий.
Дом без задней стены обходился:
В холод — стыл,
В зной — потел,
В дождик — мок.
А хозяин тем домом
Гордился.
Сам уйдет —
Дверь украсит замок.
Но на свете так жил
Лишь один —
И мудрец, и шутник
Насреддин.
Продавец был в ауле — умелец.
Видно, смысл он
Из сказки
Извлек.
И порою по целой неделе
На дверях магазина —
Замок.
Чудеса представали народу
С бесконтрольной
Контроля руки:
Как домой,
Только с черного хода,
В магазин тот
Ныряли дружки.
Насреддиновы шутки седые
Против наших чудес —
Пустяки.
В магазин все ныряли
Худые,
Выходили… одни толстяки.
Перевод с карачаевского Л. Ханбекова.
Ты только на словах любить привык,
Струится речь, а чувство пересохло…
Уж лучше бы немым стал твой язык,
Чем сердце онемело и оглохло!
Ты ловким был пройдохой и пролазой.
А нынче — грусть в глазах и в пальцах дрожь…
Ты в свой карман залезть не можешь сразу,
А как в чужой карман ты попадешь?
Поэт — так в скобках написали под
Фамилией твоею на страничке…
Ошиблись! Как редактор не поймет,
Что здесь нужны не скобки, а кавычки!
На деле позорном попался,
Надгробия перекупал.
На ямах чужих наживался,
Но сам себе яму копал.
ПОЭТУ, НАПИСАВШЕМУ, ЧТО ОН НАЧАЛ БОЯТЬСЯ ЧИСТОГО ЛИСТА БУМАГИ
О добрые люди, простите беднягу,
За то, что он нам беспардонно соврал —
Когда б он боялся обидеть бумагу,
Тогда ежедневно ее не марал!
— Какая хворь тебя так беспокоит,
Когда встаешь с похмелья, хмур, небрит?
— Пью на свои — тоскливо сердце ноет.
Пью на чужие — голова трещит…
Хорошо жениться! Но мою натуру,
В женихах заждавшуюся, это не прельстит:
Если кто не женится смолоду да сдуру,
В старости да в мудрости так не наглупит,
— В выпивке никто со мною не сравнится мощью!
Больше лошади намного выпить я сумею!
— Да, сильней коня ты в этом. Но еще сильнее
Тот, кто пьяного тебя домой дотащит ночью!
На моду изменчивых дней
Ты зря ворчишь беспричинно:
Сто женщин в папахах милей,
Чем в бабьем платке мужчина.
— Где кабинет, в котором трудится Гогко?
— На ваш вопрос ответить, право, нелегко…
Где трудится — такого места нет,
А где сидит — известен кабинет.
О, не стони так жалобно и нудно,
Не причитай, чем дальше, тем сильней.
Ты говоришь: «Писать мне очень трудно»,
А нам читать тебя еще трудней.
Перевод с осетинского Л. Шерешевского.
Скажите, имею я право как следует отдубасить кого-нибудь? Отлупить так, чтобы он две ночи ворочался в своей постели без сна? Нет, ответите вы, конечно же, нет. Такие самовольные действия законом не поощряются.
