Филип Жозе Фармер
Поднять паруса!
Брат Проводок сидел неподвижно, заклинившись между стеной и реализатором, двигались только его глаза и указательный палец. Время от времени палец быстро ударял по клавише на пульте, а зрачки, серо-голубые, как родное ирландское небо, косили к открытой двери toldilli, небольшой будки на корме, где он притаился. Видимость была слабой.
Снаружи он видел мрак и фонари у релинга, о который опирались двое моряков, а за ними качались яркие огни и темные контуры «Ниньи» и «Пинти». Еще дальше тянулся до самого горизонта Атлантический океан, окрашенный кровавой восходящей Луной.
Над тонзурой монаха висела одинокая лампа с угольным электродом, освещая его лицо, одутловатое и сосредоточенное.
В тот вечер эфир трещал и свистел, но наушники, прижатые к ушам монаха, продолжали передавать точки и тире, посылаемые оператором из Лас-Пальмас на Гран Канариа.
Ззззз! Значит, хереса у вас уже нет... Поп!.. Плохо... Щелк!.. Ты, старая винная бочка... Зззз... Да прости вам Господь ваши грехи...
Масса сплетен, сообщений и так далее... Свист!.. склоните уши, а не затылки, неверные... Говорят, турки собирают... Щелк!.. войска для похода на Австрию. Ходят слухи, что летающие сосиски, которые видели над столицами христианского мира, турецкого происхождения. Говорят, их сконструировал ренегат-роджерианец, принявший магометанство... А я скажу... зззз... на это. Никто из нас так не поступил бы. Это ложь, распространяемая нашими врагами ради нашей дискредитации. Но многие верят...
Как по-твоему, далеко ли сейчас Адмирал от Чипанга?
Срочно! Савонарола проклял сегодня папу, флорентийских богачей, греческое искусство и литературу, а также эксперименты учеников святого Роджера Бэкона... Зззз!.. У этого человека возвышенные цели, но он безрассуден и опасен... Я предсказываю, что он кончит на костре, на который отправляет нас...
Поп!.. Умрешь со смеху... Два ирландских наемника, Пэт и Майк, шли по улице Гранады, когда некая прекрасная сарацинка перегнулась с балкона и вылила на них ведро, полное... свист!.. а Пэт взглянул вверх и... Щелк!.. Хорошо, правда? Брат Жуан рассказал это прошлой ночью...
P.V... P.V... Дошло до тебя?.. P.V... P.V... Да, я знаю, что это опасно, но нас никто не подслушивает... Зззз... По крайней мере я так думаю...
В общем, эфир прогибался и шел волнами от их депеш. Вскоре Брат Проводок отстучал то самое P.V., которое закончило их разговор — "Pax vobiscum[1]", потом вытащил вилку, соединявшую наушники с аппаратом, снял их с ушей и, как требовал устав, поместил над висками.
На полусогнутых он выбрался из toldilli, болезненно задев при этом животом торчащую доску, и подошел к релингу. Там де Сальседо и де Торрес разговаривали вполголоса. Большая лампа освещала рыжеватые волосы пажа и буйную черную бороду переводчика. Розовое сияние шло от гладко выбритых щек монаха и светло-пурпурной роджерианской рясы. Капюшон, откинутый на спину, служил сумкой для писчей бумаги, пера, чернильницы, книги шифров, небольших ключей и отверток, логарифмической линейки и пособия ангельских правил.
— Ну, старичок, — фамильярно окликнул его молодой де Сальседо, — что услышал из Лас-Пальмас?
— Сейчас ничего. Слишком большие помехи. Из-за этого, — он указал на Луну над горизонтом. — Что за шар! Большой и красный, как мой почтенный нос!
Оба моряка рассмеялись, а де Сальседо добавил:
— Но он на протяжении ночи становится все меньше и бледнее, отец, а твой носище, наоборот, будет все больше и ярче, обратно пропорционально квадрату его расстояния от стакана...
Он замолчал и улыбнулся, поскольку монах резко опустил нос, как морская свинья, ныряющая в море, снова поднял, как то же животное, выскакивающее из воды, и вновь погрузил его в густое дыхание моряков. Нос в нос он смотрел на их лица, и, казалось, его моргающие глазки искрят не хуже реализатора, стоящего в toldilli.
И снова он, как морская свинья, нюхнул несколько раз и довольно громко. Потом, довольный тем, что обнаружил в их дыхании, подмигнул. Впрочем, он не сразу заговорил о своих открытиях, предпочитая дойти до сути окольными путями.
— Этот Отец Проводок из Гран Канариа, — начал он, — интересная личность. Развлекает меня всевозможными философскими рассуждениями, как имеющими смысл, так и фантастическими. Например, сегодня вечером, за минуту до того, как нас разъединило вот это, — он указал на большой, налившийся кровью глаз на небе, — он решал проблему, как сам ее назвал, миров с параллельными временными траекториями, или концепцию Дисфагия из Готама. Придумал он, что могут существовать иные миры, в одновременных, но не стыкующихся Космосах. При этом Господь, имеющий безграничный творческий талант и возможности, другими словами, Мастер Алхимии, создал — возможно, даже был вынужден создать — множество континуумов, в которых происходит любое вероятное событие.
— Да? — буркнул де Сальседо.
— Именно так. Королева Изабелла могла отвергнуть планы Колумба, и он никогда не пытался бы добраться до Индии через Атлантику. И мы не торчали бы здесь, все дальше уходя в океан на наших трех скорлупках, не было бы никаких сражений между нами и Канарскими островами, а Отец Проводок из Лас-Пальмас и я на «Санта-Марии» не вели бы увлекательных разговоров в эфире.
Или, скажем, Церковь преследовала бы Роджера Бэкона, вместо того чтобы поддерживать. Не возник бы Орден, чьи изобретения оказались такими важными для обеспечения монополии Церкви и ее духовного руководства в области алхимии — деле некогда языческом и дьявольском.
Де Торрес открыл рот, но монах остановил его великолепным властным жестом и продолжал:
— Или же, что, возможно, еще более абсурдно, — рассуждал он о мирах с разными физическими законами. — Один случай показался мне особенно забавным. Вы, наверное, не знаете, что Анджело Анджели доказал, бросая предметы с Падающей Башни в Пизе, что разные тела падают с разными ускорениями. Мой очаровательный коллега с Гран Канариа пишет сатирическое произведение, действие которого разворачивается в мире, где Аристотель — лжец, а все предметы падают с одинаковым ускорением, независимо от размеров. Глупости, конечно, но помогает коротать время. Мы просто забиваем эфир нашими маленькими ангелочками.
— Я не хотел бы совать нос в тайны вашего святого и таинственного ордена, Брат Проводок, — сказал де Сальседо, — однако меня интригуют эти ангелочки, которых реализует твоя машина. Не будет грехом, если я осмелюсь спросить о них?
Рев монаха перешел в воркование голубя.
— Позвольте вам это проиллюстрировать, парни. Если бы вы спрятали у себя бутылку, скажем, исключительно благородного хереса и не поделились с жаждущим старым человеком, это был бы грех. Грех недосмотра. Однако если этой высохшей, измученной путешествием, благочестивой, покорной и дряхлой душе вы предложите долгий, целительный и возбуждающий глоток этого живительного напитка, этой дочери виноградных ягод, я от всего сердца помолюсь за вас и за ваш акт милосердия. К тому же я буду так доволен, что могу рассказать вам кое-что о нашем реализаторе. Конечно, не столько, чтобы это вам повредило, но достаточно, чтобы вы зауважали разум и святость нашего Ордена.