— Йелен, слабо́! — крикнул кто-то из строя.
— Давай, Йелен! — тут же послышался голос Златана, и Йока так и не решил, какой из двух выкриков прозвучал для него обидней: откровенная подначка или попытка поддержать? Ведь в поддержке он не нуждался!
— Замолчали все! — цыкнул наставник.
Йока дотянул до одиннадцати раз, ощущая, что пальцы вот-вот соскользнут с перекладины. Если он сорвется, это станет несмываемым пятном на его имени. В классе найдется немало злопыхателей, которые будут припоминать его неудачу до конца экзаменов. И хорошо, если об этом забудут после каникул! Руки отказывались гнуться, правая опережала левую, отчего перекашивало плечи и сбивало в сторону центр тяжести, словно Йока не подтягивался, а карабкался вверх по стене. Он тянул подбородок к перекладине из последних сил и скрипел зубами. Тринадцать! Ну же! Перекладина скользила в онемевших от напряжения пальцах. Ну же! От злости он прикусил губу до боли — это помогло: дрожащие руки медленно и неуверенно подняли тело вверх, подбородок приподнялся над перекладиной. Только бы не сорваться теперь!
— Йелен, давай! — крикнул Златан. — Последний раз!
Йока прикусил губу еще сильней: хорошо, что они не видят его перекошенного лица. Тело тряслось от напряжения, Йока толкнулся вверх, вопреки негнущимся рукам. В последний раз! Сжать зубы со всей силы и подняться! Подбородок пополз вверх медленно, слишком медленно. Йока зажмурился, не ощущая боли в укушенной губе. Еще чуть-чуть!
— Есть! Есть! — закричали из строя сразу несколько человек.
— Есть, — сдержанно подтвердил наставник. Йока сорвался с перекладины и мешком рухнул на пол, но тут же поднялся: от слабости все тело дрожало, как бланманже на широкой тарелке, слегка кружилась голова, во рту было солоно от крови, и очень сильно болела губа. Он пошатываясь направился в строй.
— Молодец, — шепнул наставник ему на ухо и хлопнул по спине.
Учитель истории — желчный и нудный старик — закрыл журнал и поднял голову, разглядывая класс внимательными, немигающими глазами: словно гриф с кривым клювом и голой шеей, высматривающий, нет ли поблизости поживы. Класс привычно съежился под его взглядом.
Наверное, когда-то этот грузный человек был очень высок и силен, но к старости отяжелел, обрюзг; широкие плечи его согнулись, опустились уголки тонкого рта, обвисли щеки, и появился второй подбородок. Крючковатый мясистый нос выступал вперед на суженном к вискам лице, и в свете ярких солнечных камней блестел высокий бледный лоб, переходивший в широкие залысины. Редкие волосы его были зализаны назад с помощью какого-то блестящего состава, похожего на растительное масло, отчего складывалось впечатление, что за спиной у него косичка — жиденькая и жалкая.
На миг глаза учителя широко распахнулись, будто от радости: нашел!
— Гашен, немедленно закрой учебник, — едко процедил он.
На третьем столе у окна тут же захлопнулась книжка, и снова наступила давящая тишина, в которой даже громкий вздох казался святотатством.
Когда-то Йока его боялся. Боялся до тех пор, пока не спросил сам себя: а чем, собственно, профессор Ва́жан так его пугает? Неужели деревянной указкой? Конечно нет! В четырнадцать лет смешно обращать внимание на такие мелочи, как удар указкой по пальцам. В начальной школе считалось подвигом не закричать и не отдернуть руки, а для старшеклассника это само собой разумелось. Не один Йока думал, что день в школе прошел зря, если никто из учителей не вышел из себя настолько, чтобы воспользоваться указкой, — этим бравировали друг перед другом и гордились отбитыми пальцами. Про указку же господина Важана ходили легенды, будто внутри у нее свинчатка, но Йока на себе испытал ее действие и мог точно сказать: обычная деревянная указка, разве что чуть толще остальных.
Важана боялись совсем по-другому. Йока не понимал: почему? Почему от этого колючего взгляда немигающих глаз так хочется спрятаться, а лучше всего — провалиться сквозь землю? Почему с трудом гнутся ноги и отнимается язык, когда учитель истории задает вопрос? И когда Йока рассудил, что кроме указки бояться, в сущности, нечего, он решил во что бы то ни стало побороть в себе страх. Это делало пребывание на уроках истории хоть немного осмысленным.
Развлечение потребовало от него не только мужества, но и изобретательности: одно дело не учить историю и грубить профессору — всем будет понятно, что Йока неправ. И совсем другое — выставить неправым этого спесивого сухаря, да так, чтобы стало ясно, кто он такой на самом деле. И начал Йока с изучения истории. Он не только тщательно готовил каждый урок, он нарочно залезал в отцовскую библиотеку, чтобы подыскать такие вопросы, на которые профессору Важану будет трудно ответить.