Зима и смурый день возвращались к нему медленно, через осень и дождь. Жесткий крупный наждак царапал скулы, и снова ветви хлестали по щекам — теперь потому что он бежал через лес: к зиме, к крутому берегу, к поземку на голом льду реки, к снежным тучам, упавшим на землю.
От резкой боли в носу Зимич раскрыл глаза. И увидел занесенную ладонь, которая тут же изо всей силы хлопнула его по лицу. Он не успел приподнять руку, чтобы закрыться от удара, но боли опять не почувствовал.
— Благодаренье духам… — Перед ним на коленях сидела деревенская девчонка, лет пятнадцати примерно. Волосы цвета спелой ржи выбились из-под ее платка, она размазала слезы отворотом рукава и утерла распухший красный нос.
— Откуда ты, прекрасная лесная дева? — слабым голосом спросил Зимич. На этом силы его иссякли и глаза закрылись.
— Дедааааа! — крикнула девчонка во все горло прямо у него над ухом. — Дедааааа!
Баня прогрелась не сразу. Зимич пребывал в полузабытьи и помнил только, как рычал от боли в отмороженных пальцах, когда они начали отходить. Лесная дева растирала его избитое тело жестким мочалом, но он не ощущал ни боли, ни трепета от прикосновений девичьих рук. С ее лба ручейками бежал пот и капал на голую грудь — совершенную, словно мраморное изваяние.
Потом горели щеки и бил озноб, и высокий человек с узким лицом подкидывал в печку дрова до тех пор, пока ее дверца не раскалилась докрасна. Его спасителям было жарко, а Зимич трясся от холода и стучал зубами.
— Никогда не растирай обмороженную кожу снегом, — человек с узким лицом говорил это лесной деве, намазывая щеки Зимича жирной мазью, — только шерстью.
И в мягкой постели, утопая в пуховой перине, с руками, укутанными в тугие повязки, он все равно не мог согреться: подтягивал одеяло к подбородку и ежился.
— Меня зовут Айда. Айда Очен. — Человек с узким лицом клал руку на плечо Зимича, словно хотел доверительной беседы.
— Так и зовут? Айда Очен? — Зимич думал, что это сон, и позабыл о вежливости.
— А что тебе не нравится? Чем это Айда Очен хуже, чем Стойко-сын-Зимич Горькомшинский из рода Огненной Лисицы?
— Странное какое-то имя. Не наше.
— Очень даже ваше. В нем нет ничего странного.
Это прозвучало как заклинание.
В маленькое окно шел тусклый серый свет уходящего зимнего дня.
Жар душным маревом колыхался над постелью и сдувал огонь свечи. Кружка с приторно-теплым питьем оставляла горький вкус во рту.
— Это ты в одиночку убил змея? — Лицо лесной девы расплывалось в горячей темноте светлым пятном.
Высокий человек с узким лицом стоял в дверях, плечом опираясь на косяк, и смотрел вперед пристальными, сощуренными глазами. Смотрел словно хищник, узревший долгожданную жертву.
Этот топор уже нельзя было назвать плотницким, его лезвие покрывали глубокие зазубрины, он годился только на рубку дров. И все же это был тяжелый плотницкий топор, а не легкий боевой. Откуда взялась сила размахивать им несколько часов подряд? Зимич с детства терпеть не мог змей, и, когда его товарищи отправлялись добывать змеиные шкурки, старался остаться дома. Он не боялся змеиных укусов, его не пугала смерть от яда, — ему казалось страшным само прикосновение длинного чешуйчатого тела. И когда это тело — невозможно огромное — захлестывало ноги, когда раздвоенные языки с отвратительными всхлипами тянулись к лицу, ему больше ничего не оставалось, как махать тяжелым плотницким топором.
Слово «змей», произнесенное лесной девой, судорогой сжало грудь и на несколько мгновений остановило дыхание.
Желтые молнии оставляли на щите глубокие обугленные ямы. И сквозь вершковый слой дерева жгли руку. Как хватило сил держать щит до самого конца?
Это был очень тяжелый щит, почти в рост Зимича, выдолбленный из цельного дубового ствола. Когда змей, готовясь к новому броску, взмывал в небо, бабы поливали дымившийся щит водой, делая его еще тяжелей. Снег вскипал там, куда били желтые молнии, облачками пара поднимался в воздух и инеем сыпался обратно на землю.
Душное марево жара над постелью мешалось с жаром дымящегося снега. Зимич снова опрокидывался на землю под ударом змеиного тела: щит выламывал руку, прижимал к земле и не давал дышать. Откуда брались силы подниматься на ноги? Запах змеиной крови выворачивал наизнанку нутро. Когти на перепончатых крыльях скользили по щиту и не могли вырвать его из рук.
Кожаные рукавицы прогорели насквозь. Каждая молния словно проходила сквозь тело, и Зимичу казалось, что в жилах вскипает кровь. Он размахивал топором в отчаянье: только чтобы змей не мог к нему прикоснуться! Так отмахиваются от роя пчел: беспорядочно, а главное — бессмысленно.