Вот тебе и трип, думает Антон, и в этот момент Роман вскакивает с кресла, бросается к Жене, которую уже поднимает Сидор. Да она умирает! кричит Роман, и они несут Женю мимо побелевшего Онтипенко, мимо замершей Леры, мимо оторопевшего Поручика. Она умирает, эхом повторяет Альперович, и Антон хочет объяснить, что они сели на измену, ничего страшного, умирают только от героина, а так - чуть-чуть подождать и все пройдет, да, они сели на измену, просто перекурили - и тут Антон понимает: курил он один, и, значит, это не приступ паранойи, все по-настоящему: судорожно глотая воздух, в окружении шести одноклассников, на руках у мужа и друга Женя Королева отправляет свою душу в последнее путешествие.
Значит, семеро. Пятеро мужчин и две женщины. И круглый стол между ними. Короны украшали их головы. Безмолвие упало, словно приговор. Они не простили измены. Теперь ничто не могло спасти Имельду.
Много раз за последние месяцы Горский пытался представить себе жизнь Милы Аксаланц. Теперь, последней московской ночью, он глядит на снежинки за окном и снова спрашивает - на что это было похоже? Бесконечный трип или просто - тяжелый, вязкий бред, от которого нет спасенья? Когда все началось? В школе? В первом классе? В детском саду? Еще раньше? Когда Мила впервые увидела эти лица? Когда впервые произнесла неведомые имена? Как нашла себе подругу, как стала Имельдой, как превратила Алену в Элеонор? Кто первый произнес слово Семитронье?
Две девочки, играющие в принцесс. Дни напролет в вымышленном мире акварельных рисунков, кукол в самодельных платьях, замков из немецкого конструктора. Бубнеж телевизора из соседней комнаты, стихи Сергея Михалкова на уроках, красные ленты ежесезонных лозунгов. Вымысел оброс плотью, герои обрели имена. Одноклассницы листали журнал "Burda", учились сплетничать о мальчиках и курить болгарский "Опал", а Мила с Аленой все дальше уходили в причудливый мир Семитронья. Их звали Имельдой и Элеонор, пять королей сражались за их руки и сердца. Они не могли сделать выбор, они знали - только всемером они могут возродить древний Стаунстоун, лежащий в руинах, где семь гигантских необтесанных камней напоминают о временах великого царства.
Если школьная жизнь была реальностью, то Семитронье - больше, чем реальность. Подлинная реальность, скрытый мир, придающий смысл повседневному существованию. Наверное, она думала так, говорит сам себе Горский и смотрит в окно на танец снежинок. Во всяком случае, только это я могу себе представить.
Все началось весной. Зазвонил телефон, Мила спросонья взяла трубку, услышала мужской голос - Солнце восходит над Стаунстоуном, - и тут же гудки, словно кто-то ошибся номером. Наверное, она подумала: я все еще сплю. Недоумевающе посмотрела на трубку. Конечно, сплю. Как же иначе? И только днем, уже на третьей паре, она вспомнила голос - и узнала его. Дингард, один из королей Семитронья. Это был он.
Потом были и другие сигналы. Телефонные звонки, рисунки на лестничной клетке, контуры облаков в окне. Мила никому не могла об этом рассказать. Конечно, ей было одиноко. Она с тоской вспоминала времена, когда они были вместе - Мила и Алена, Имельда и Элеонор. Но Алена предала ее - нет, не только ее, все Семитронье! - она была изгнана, лишена имени. Элеонор все еще жила в своем замке, но за последний год Мила и Алена не заговорили друг с другом ни разу.
Да, с самого начала Мила знала: Семитронье не вымысел, не детская сказка. Это правда - иная правда, сокрытая от всех, кроме нее и Алены. А теперь, после Алениной измены - от всех, кроме нее, Милы. Где-то в иных пространствах, в иных временах ждет воссоздания замок с семью башнями, возвышаются семь огромных необтесанных камней, на которых грубо вырезаны символы планет; дышит, ворочается, вздрагивает иной мир, подлинная реальность. Мила одна знала туда дорогу - и вот теперь, словно в благодарность за многолетнее терпение, двери приоткрылись, вздох Семитронья прошелестел над весенней Москвой.
Госэкзамены Мила сдала словно в тумане; казалось, кто-то чуть слышно подсказывает ей ответы, воскрешая в памяти слова, не услышанные на лекциях. Тайные сигналы проступали меловыми каракулями на институтских досках, тенями на полу аудиторий, дуновением ветра сквозь распахнутое окно. Иногда - голосом в телефонной трубке.
Они не разговаривали - просто иногда, по утрам, когда родители уже уходили и Мила просыпалась, Дингард напоминал о себе - фразой, несколькими словами, именами, которых никто не знал, только Мила. Она вешала трубку - это все еще сон? - и шла умываться, сомнамбулически переставляя босые ноги по липкому паркету. Временами какой-то смутный образ мелькал на краю сетчатки, словно мираж в пустыне - но она не могла ухватить его. Дингард не оставлял следов - даже надписи на следующее утро исчезали со стен. Только память хранила слова телефонных приветствий.
И тогда Мила стала просить о встрече. Редко ей удавалось сказать больше одной фразы - гудки прерывали ее, - но день за днем она молила Дингарда прийти, воплотиться, дать прикоснуться к нему, посланцу Семитронья, выходцу из иного мира.
В начале августа родители взяли в пятницу отгул и уехали на дачу. Мила отказалась - хотела побыть одна, вызвать Дингарда, приманить его, притянуть к себе, вцепившись в тонкие астральные нити телефонных разговоров. Три дня одиночества. Никто не помешает сидеть в кресле почти не двигаясь, пить крепко заваренный чай из бабушкиной чашки, покрывать завитушками чистый лист бумаги, ждать звонка, мечтать о встрече.
Было ли это правильное решение? Горский боялся ответа на этот вопрос, но знал: мольбы Милы были услышаны. В первый же день она получила письмо.
Она сделала все, как просил Дингард. Вечером в субботу потушила свет в квартире, зашторила окна, прикрыла - но не заперла - дверь, разделась и легла в постель, положив письмо у изголовья. Дингард просил завязать глаза шелковым шарфом, но Мила нашла только вязаный мохеровый, в котором ходила еще в детский сад. Плотным кольцом он обхватывал голову, ворсинки щекотали нос, Мила вспоминала, как бабушка одевала ее каждое утро, эти мысли показались ей неуместными. Думай только о нем, приказала она себе, думай, не позволяй ни одной мысли тебя отвлекать. Бабушка, мама, папа, Алена - выброси это из головы.
Мила лежала неподвижно, в кромешной тьме, голова перетянута шарфом, глаза зажмурены. На изнанке век вырастали башни Семитронья, птицы летали в бирюзовом небе, ажурные мосты поднимались над рвами, люди спешили по витым тонким лестницам… Когда он придет, спрашивала себя Мила. Наверное, в полночь? Он не писал когда, но, наверное, в полночь. Пробьют бабушкины часы, заскрипит дверь, она услышит его шаги, скрип половиц в коридоре… что он скажет ей?
Дингард не произнес ни слова. Часы еще не пробили, но дверь хлопнула, кто-то торопливо прошел по коридору, Мила услышала шорох одежды, совсем рядом, тут, в спальне. Она почувствовала запах, терпкий запах мужского тела, а потом отлетела простыня, она прикрылась ладонями, но тут же, устыдившись, отдернула руки. Под мохеровым шарфом она зажмурилась еще крепче и увидела, как приподнимается занавесь, свисающая с балдахина над ложем, как развязываются семь узлов на красном шнуре. Дингард стоял в ногах кровати, а она, обнаженная, лежала перед ним. Золотая корона сияла на его челе, от яркого блеска слезились глаза, и там, в Семитронье, она тоже зажмурилась и в кромешной мгле ощутила, как мужские руки скользят по телу, касаясь шеи, плеч, груди, бедер…
Граница между мирами рухнула. Что это? Бой часов или раскат грома? Кто она? Как ее зовут? Тело Имельды трепетало, руки Милы обнимали Дингарда, тяжесть мужского тела наваливалась на нее, язык властно вторгался в рот, предчувствием другого проникновения, о котором равно страшно было подумать в обоих мирах.
Мила не любила слова "секс"; Имельде оно было незнакомо. Тело Имельды было не телом, но точкой, где сходились звездные лучи, астральным сгустком, облаком утреннего тумана. Поцелуи и касания, объятия и содрогания не существовали для нее: для того, что происходило, не было слов в ее языке. Если это и был любовный акт, то акт вселенской любви, величайшее космическое событие, воссоздание разрушенного, обращение времени вспять. С каждым мучительным выдохом, с каждым движением, с каждой вспышкой боли, Мила чувствовала: замок восстает из руин. Подобно тому, как обычная женщина зачинает ребенка, Имельда зачинала свой мир. Не банальное зачатие, слияние двух клеток, нет, первый акт космической мистерии, для завершения которой все семеро королей и королев должны были слиться воедино. Когда Имельда примет в свое лоно оставшихся властителей - только тогда замок воспрянет из развалин, башни взовьются к небу, семь камней станут фундаментом нового времени.