Элсин указал на один из стульев в углу, затем извлек из буфета посуду. Подняв чехол с чайника, он наполнил кружку и подхватил другую. Вручив первую сыну, подтянул к себе стул и упал на него. Тристин сидел напротив отца и ждал.
– Полагаю… Полагаю, я должен был послать тебе кое-какие сообщения. Но я не знал, дойдут ли они в нынешние времена, да и что бы ты мог сделать? Разве что принялся бы беспокоиться, а тебе это ни к чему, да еще и теперь. – Элсин поглядел на стол. – Когда я получил твое послание позавчера… не было способа дать тебе знать…
– Что случилось? Когда?
– Почти четыре месяца назад… прибыла погостить Квиэлла…
Тристин смутно помнил свою кузину Квиэллу тихой маленькой белокурой девчуркой, вечно уткнувшей нос в книги. Она любила старомодные бумажные книги в кабинете его отца.
– … они выбрались за покупками… тогда разразились первые беспорядки…
– Беспорядки?
– О, да. У нас было несколько случаев антиревячьих волнений. Прошел месяц со времени последних. Кое-кто из бесчинствующих юнцов заметил Квиэллу, ее светлые волосы. Она очень красивая, и при этом, как и прежде, робкая. – Элсин вздохнул. – Они опрокинули машину и пытались уволочь Квиэллу. Твоя мать взвела старые боевые рефлексы и подключила модуль боя без оружия. Она покалечила и убила нескольких юнцов и отгоняла их, пока не подоспели патрули Внутренней Службы. – Элсин помедлил и глотнул еще чаю. – Ее система не выдержала. Она умерла в ту же ночь.
– Имплантаты положено дезактивировать, – Тристин ощутил что готов расплакаться. Мамы больше нет. – Положено, чтобы…
– Мы их реактивировали около двух лет назад. Это нетяжело, если знать системы. Мы опасались чего-то в этом роде.
Сын опустил глаза, тупо рассматривая парок над чаем. После долгого молчания он спросил:
– А как Квиэлла?
– Благополучно. Навещает меня каждую неделю. Милое дитя. – Отец еще раз глубоко вздохнул. – И по-своему храброе. Не знаю, смог бы я на ее месте навещать дядю. Она мила. Мне от этого легче, я ей так и сказал. Боюсь, я эгоистичный старик.
Тристин встал и обошел вокруг стола. Он положил руки отцу на плечи.
– Нет, что ты. Прости меня, что я так лихо ворвался. Я же ничего не знал.
– Да ты и не мог.
Тристин сжал отцовские плечи, молча постоял, потом отошел к окну и долго разглядывал, как дождь падает в сад. Он боялся задать следующий вопрос, наполовину догадываясь об ответе. До рези в глазах он всматривался, как дождь льет на сосны, цветы и травы, как бьют по листьям тяжелые капли. Затем оглянулся на пустое место рядом с отцовским. Его мать… Она никогда много не говорила. Только о том, что нужно сделать. Он прочистил горло и стал опять глядеть на дождь. Хотелось ударить кого-нибудь. Что-нибудь. Но толку-то? В конце концов, как иронически сказал ему внутренний голос, не это ли делают все и каждый.
– Во что же превращаются люди? – пробормотал он.
– Что ты сказал? – спросил отец.
– Ничего. Я просто разговариваю сам с собой. – Он сглотнул новый комок и собрался с духом, прежде чем отвернуться от окна. Уж лучше все узнать сразу.
Элсин сделал маленький глоток из кружки, словно чего-то обреченно ждал.
– А Салья? Она была на Хелконье? – Тристин подошел к отцу.
– Ты знаешь о Хелконье?
– Только то, что было нападение. Никаких подробностей мне разузнать не удалось. Даже в главной администрации на орбитальной станции Мары мне ничего не сказали… О Салье.
– Мы тоже не могли ничего узнать. Пока не вернулся кузен майора Шинджи. Мы только и получили… потом, много позднее… формальное письмо и медали. И кое-какие деньги.
Тристин ждал. Элсин печально глядел в сторону окна, его глаза задержались на чем-то ином: не на окне, не на стене, не на дожде снаружи. Он затерялся в каком-то другом времени и месте.
– Салья всегда хотела строить, создавать. Когда она прилетала домой, мы много говорили о работе, о технических подробностях, о том, как она разрабатывает свои споры. – Он уставился в полупустую кружку. – Мне недостает ее. И Нинки.
– Ты знаешь, что случилось на Хелконье? – Тристин постарался говорить ровно и тихо.
– Не вполне. Кое-кто из них прыгнул в планетолеты, в атмосферные буксиры и вступил в бой. Именно это спасло станцию. Это и героическое поведение одного майора. Женщины. Она тоже погибла. И все остальные… Большинство, во всяком случае… Не знаю, села ли Салья в летательный аппарат. Не думаю, что узнаю когда-нибудь, да это и неважно. Знаю, что так поступил Шинджи. Некоторые… Кое-кого не нашли. Его не нашли. И ее.
Тристин снова прошел к окну. Тяжелый дождь продолжал низвергаться на сад, облака как будто стали темней. Элсин допил последний глоток из своей кружки, затем отодвинул стул и заковылял к чайнику.
– Здесь холодно. Давно мне не бывало так холодно. Тристин обернулся, следя за отцовской походкой, и заметил, что тот слегка шаркает, увидел, как еще сильней поредели и засеребрились отцовские волосы.
– Все изменилось.
– Такое случается… – Элсин опять поставил на плиту большой чайник.
– Беспорядки. Поверить не могу. Здесь? Что происходит?
Элсин вздохнул.
– То же, что и всегда. Люди ищут виновных. Наше наследие происходит от двух групп, которые всегда отрицали, что они часть проблемы. Ранние экологисты обвиняли индустриализацию в разрушении окружающей среды, а между тем не отказывались приобретать все новые товары и услуги, производимые индустрией. А предшественники парасинто всегда презирали чужестранцев и стремились их изолировать. Под давлением обстоятельств люди зачастую вынуждены возвращаться к своим корням. Они словно спускаются по лестнице цивилизации. А Коалиция находится под огромным давлением.
Тристин облизал губы. Он ощущал это давление.
– Цены растут и растут, трудно покупать новое оборудование, особенно электронейронное, сложную электронику или микротронику. Говорят о призыве с целью заполнить все места в Службе… – Слова Элсина мало-помалу затихли. – Хочешь еще чаю?
– Пожалуй, немного налей. – Тристин отвернулся от окна и от проливного дождя. Взял со стола свою кружку.
– Тебе теперь следует остерегаться, – продолжал отец. – И всегда ходить в форме… В Камбрии для тебя теперь не так безопасно, как прежде. Особенно вблизи молодых. Пожилые люди верят в сдерживание, но не молодежь. Она просто видит потери и не может понять, почему правительство ничего не делает.
Тристин кивнул.
– Форма ничего не значит для них. Я в этом уже убедился. – Он поднял кружку и держал ее, пока отец наливал ему горячий чай.
– Дела все хуже. Все политики ищут, на кого бы свалить неудачи, и валят на ревяк.: «Если бы не алчные Ревенанты…» – Отец фыркнул. – Ревяки таковы, какими были всегда. Они экспансионисты и авантюристы с высоким уровнем рождаемости. С ними все давно ясно. Мы просто не захотели заплатить нужную цену, остановив их раньше, и оказались удобной мишенью, так как пытались лишь сдерживать их, а не перенести войну в их пределы. Арджентяне начали бы с того, что разрушили бы Уистух, а нам мешает ужас перед полным разрушением.
Тристин осторожно отпил чаю, и все-таки обжег себе язык.
– Ни один политик не желает признать этот ужас, объяснить наше нежелание перенести к ним войну. Поэтому нарастает истерия. Демократические Капиталисты почти захватили ассамблею на выборах в этом месяце, и Фьюзели проталкивает решение о тотальном преобразовании промышленности на военный лад. Зеленые шуганули его, но они утрачивают свои позиции. Сомневаюсь, что новое правительство продержится еще три месяца. – Элсин вымыл под краном свою кружку, прежде чем опять наполнить ее. – Политика. Она ничего не решает, и никому не может помочь. – Он выглянул в сад, где по-прежнему шел дождь. – Ясней ясного, нет, не может.
– Нет, – сын стоял плечом к плечу с отцом, и они наблюдали за дождем и тучами. – Нет, может.