—Ты думал плохо обо мне, и всё же…
— Трахнул тебя? Да. — Он ухмыляется моему неверию. — Ты выглядишь довольно шокированной для той, кто только что умоляла меня трахнуть пальцем её задницу.
Румянец опаляет моё лицо.
— Не отходи от темы. Ты должен был сказать мне, кем являешься.
— Зачем?
— Люди заслуживают знать правду.
— Я никогда не говорил, что был кем-то другим, но меня радует, что ты не притворялась. — Он невыносимо спокоен.
Теперь мяч на моей стороне.
— Конечно, я не притворялась! Да что с тобой не так? Ты дал мне ключ от этой комнаты, делал всё это с моим телом несмотря на то, что сердился на меня?
Он усмехается.
— То, что я был раздражен, не значит, что я не хотел тебя трахнуть.
Боже, это горячо.
— На самом деле… — Он проводит двумя пальцами по моему бедру. — Нам нужно это повторить, теперь, когда я поостыл. Всё будет совершенно по-другому.
Я не соглашаюсь, но колеблюсь и плотно скрещиваю руки. Как он может переключаться так быстро? Потому что его чувства не так глубоки? Потому что ему всё равно?
Дилан вздыхает и уходит в ванную, закрывая дверь за собой. Я вспоминаю время, которое мы провели вместе. Он прав. Он о многом умолчал, но никогда напрямую не лгал мне.
Да у меня и своих тайн хватает.
Возможно, мне не нужно ничего, кроме того, что мы сделали. Тьфу, насколько же все это запуталось? Он только что признал, что по сути для него это был перепихон из ненависти, а я захотела большего?
Я заворачиваюсь в одеяло и замечаю его гитару в углу комнаты. Чёрную «Гибсон». Гитары не моя стихия. Я чувствую мягкость роскошного ковра под ногами, когда подхожу к инструменту, стоящему возле стула. Вероятно, Дилан написал песню обо мне именно на этой гитаре.
Дверь ванной открывается в тот момент, когда я беру гитару и устраиваюсь на стуле.
— Что ты делаешь?
Пожимаю одним плечом и начинаю играть, перебирая тональности и чувствуя ноты, придумывая небольшой переход в ре миноре. Так странно играть на горизонтальном инструменте, а не на вертикальном, как мой. Ощущение такое, словно весь мой музыкальный мир опрокинут на бок, но между гитарой и виолончелью есть много общего.
Дилан откашливается.
— Ты знаешь, у меня имеется другой инструмент, который я мог бы дать в твоё распоряжение, если хочешь занять руки.
Закатываю глаза и продолжаю играть. Возможно, он собственнически относится к своей гитаре, но после того, что только что произошло в постели, мне положено хоть каплю контроля. Он обнажает мою душу, по крайней мере, какую-то её часть. Я не знаю, кто я, черт возьми, такая, когда я с ним, но музыка помогает мне почувствовать себя самой собой.
Дилан успокаивается, садясь на кровать, до этого его поза была слегка напряжённой, будто он ожидал, что я разобью гитару вместо того, чтобы сыграть на ней.
— Получилось лучше, чем я думал. Для виолончелистки.
Это должно было стать оскорблением, но он так мило это произносит, словно чтит нашу связь, а не пытается высмеять её.
— Спасибо.
— Ты много на чём играешь?
Я качаю головой.
— На виолончели и скрипке, немного на контрабасе. Ещё неплохо на фортепиано. Ты играешь на чём-нибудь, кроме гитары?
— Немного на фортепиано, но начинал я на ударных. Я учился игре на барабанной установке. Не смей шутить про барабаны. Они стояли у моего дяди в подвале, и я бежал туда каждый раз, когда мы приходили в гости. Дядя начал давать мне уроки, вероятно, потому что устал слушать моё громкое бренчание. — На лице Дилана витает рассеянная улыбка, а взгляд устремлён вдаль. — Это действительно раскрыло меня музыкально, дало мне основные принципы и показало различные виды музыки, которую я сочиняю.
— Я не смогла бы пошутить ни об одном музыкальном инструменте. Ну, возможно, о треугольнике. Твоя музыка удивительная, Дилан.
— Спасибо. — Он опускает взгляд на ковёр, снова закрываясь.
— Нет, я серьёзно. Я не знала, кем ты был, но, когда нашла, то прослушала все твои альбомы. — Как же хорошо выговориться. Часть меня была разочарована тем, что, узнав правду о нём, я поняла, что не смогу сказать ему, насколько она мне нравится.
Дилан прикусывает губу, показывая, что его по-настоящему волнует, что я думаю о его страсти и его творческом выражении. Его музыка означает для него весь мир, и это отражается в его глазах, но потом небрежная усмешка скрывает её.
— Тебе понравилась моя музыка? Даже при том, что у нас не было фаготов?
— Очень понравилась. Богатая, сложная, красивая. Я могла бы выразить своё мнение по поводу твоей хроматики или тактовых размеров, но в действительности мне нравится, то, что она заставляет меня чувствовать.