Это словно иметь часть тебя со мной, когда мы далеко друг от друга.
Помнит ли он наш разговор о том, что придаёт музыке значение?
— Если бы более современная музыка была похожей на твою, я была бы неистовой поклонницей.
Его молчание затягивается.
Чувствую неловкость и снова пытаюсь его разговорить.
— У меня было, своего рода, одинокое детство, переполненное ожиданиями моего отца. Музыка дала мне способ взлететь, несмотря на бремя его целей для меня. В песне я могла улететь на несколько минут за раз. Классическая музыка показала мне свободу, но и твоя музыка тоже это делает.
Он снова прикусывает губу.
— Музыка спасла мою жизнь.
— Правда?
Он кивает.
— Там, где я рос, было плохо. Мы бедствовали. Думаю, что, если бы я не сосредоточился на музыке, как я это сделал, всё закончилось бы передозировкой или арестом, как для многих из моих друзей.
Наши жизни так отличаются. Удивительно, что настолько разные люди могли соединиться, но вина течёт по моим венам. Моя жизнь была такой лёгкой по сравнению с его.
— Прекрати.
Я хмурюсь.
— Прекратить что?
Он скрещивает руки.
— Ты делаешь это снова, ты думаешь, что ты — плохой человек.
— Как ты…
— Кто был с тобой на концерте?
— Почему тебя это волнует? — внезапная волна смущения накатывает на меня. Что-то заставляет меня хотеть, чтобы он ревновал, даже при том, что я не должна насмехаться над ним — или собой — таким образом. Нет никаких причин, по которым я могу нравится ему больше, чем просто для случайного секса. Так ведь?
Он откидывается назад на руки, демонстрируя упругий пресс.
— Кто сказал, что это меня волнует?
Пожимаю плечами.
— Ты спросил, так, будто это должно иметь значение.
— Забудь. — Но что-то проскакивает между нами, будто потрескивающее электричество, и он никогда не вспомнил бы Пола, если бы ему не было интересно.
Он лжёт. Лжёт, потому что его это волнует, и я хочу прокручивать это чувство и улыбку в течение многих дней.
Дилан встаёт передо мной и протягивает руку.
— Дай мне гитару.
Передаю, счастливая от того, что получу приватное шоу от моего любимого музыканта.
— Ты сыграешь на ней?
Он ставит гитару и берёт мою руку.
— Нет. Я сыграю на тебе.
На этот раз я принимаю его предложение, позволяя одеялу упасть, когда встаю. Я просила его, чтобы он делал со мной много чего, но вопрос, прожигающий мои мысли, заставляет смутиться. Я не должна спрашивать, потому что это не имеет значения — не должно иметь — но не могу помешать словам покинуть мой рот.
— Я действительно испортила тебя, как в песне, которую ты спел сегодня вечером? — мысль о том, что я причинила ему вред, так или иначе, даже непреднамеренно, вызывает нехорошее ощущение.
— Не запятнала и не искалечила. — Он закрывает глаза и выдыхает свои следующие слова возле моих губ. — Но ты перевернула мой мир.
Его губы задевают мои, мягкий и сладкий, нежный поцелуй со вкусом сахарной ваты, который разжигает волну желания и заставляет меня жаждать большего.
— Когда я увидел тебя в зале, то возненавидел за ложь и притворство. Подумал, что ты была поклонницей всё это время, и что кайфовала от моего невежества. — Он сжал мою челюсть, когда я попыталась заговорить. — Теперь я знаю, что ты действительно понятия не имела, кем я был. Но ты была там сегодня вечером, напоминала влажную мечту и сидела с каким-то придурком. А мне хотелось остановить всё и разоблачить тебя, остаться с тобой наедине и узнать всю правду.
Слушая это, я не могу дышать, не могу думать, слишком сосредоточившись на нём.
Дилан прижимает меня ближе.
— Я не знал, возненавидеть тебя или трахнуть. Но, кажется, проделал и то, и другое. Но теперь ты здесь снова, и ты — тот человек, о котором я думал, та женщина, для которой я написал песню. Сегодняшняя ночь кажется одной из самых долгих ночей в моей жизни.
Мое сердце бешено бьется от его слов, но они ведут на опасно эмоциональную территорию, поэтому я отклоняюсь от него, отодвигаясь назад.
— А когда ты потянул меня в свою раздевалку?
Его член немедленно становится твёрже, набухая между нами.
— Тебе повезло, что я позволил тебе уехать. Я хотел сделать столько грязного с тобой в той комнате. — Его глаза темнеют, но руки ласкают мои бёдра, даря бархатные прикосновения, посылающие дрожь по моей коже.
Я наклоняюсь близко к его уху и шепчу:
— Я позволила бы тебе сделать со мной всё это.