Тихонько ложусь в постель, замираю под одеялом, а внутри опять лихорадит. Слишком много всего за один вечер, невыносимо много…
60. Стас
Вот я и столкнулся с тем, о чем так не хотел даже мысли допускать.
Женя ушла спать, а я все еще стою в коридоре у ее номера, привалившись спиной к стене. Перевариваю произошедшее. Дышу через силу, будто получил не хило так под дых. И с места сдвинуться не могу. Этот разговор выкачал из меня все силы.
За несколько минут вдруг поверить, что она будет со мной, чуть не сойти с ума от кайфа, а потом едва не потерять ее навсегда — это тот еще стресс. И выдохнуть бы — она не оттолкнула. Она успокоилась даже. Но это ее «спасибо»… кажется, что лучше бы уж оттолкнула. Обругала бы, послала нахрен. Было бы не так гадко. Не так тяжело. Было бы по-честному.
А как она плакала… у меня чуть сердце не разорвалось.
Нет, логично, что рано или поздно такой разговор состоялся бы, если бы мы сблизились. Но я оказался совершенно не готов к ее вопросам. Слишком быстро, слишком внезапно. Просто обухом по голове. Хотя и случилось всё тоже стремительно.
Я ведь не думал, да еще сегодня днем и представить не мог, что буду целовать ее, что признаюсь, что встречаться предложу. Притом на абсолютно трезвую голову. В последние дни мне ведь и подойти-то к ней со спокойной миной стоило крепких усилий.
Хотя… насчет трезвой головы — это, конечно, очень спорно. После лифта меня унесло так, как ни от чего не уносило. Даже не помню, как мы из этого лифта выгребли, всё как в тумане. Точнее, в дурмане.
Да меня и до сих пор сразу же ведет, стоит только вспомнить, какие у нее губы.
Но, черт, это просто какая-то насмешка свыше. Почему все случилось вот так — одновременно? И то, чего я так сильно, так остро хотел, о чем почти бредил последнее время. И то, чего я боялся больше всего. Прямо как из огня в ледяную прорубь.
Но как же она целовала меня…
Я сглатываю. К лицу тотчас приливает жар, а сердце, ухнув, падает камнем вниз. Она ведь не просто позволяла себя целовать, она отвечала. Горячо, самозабвенно. У меня даже ее метка осталась.
По инерции трогаю ранку на губе от ее укуса. Слегка больно. Но какая сладкая эта боль…
Эх, Сонька, что же ты наделала. Как же ты все испортила…
Хотя проще всего ее обвинять. Себя винить надо. Сам-то я куда смотрел? Знал же, что ее перекроет из-за Шаманского. Видел же, как она убивалась, когда ей скинули те палевные фотки. Как выла и билась в истерике — сам же ее в тот вечер еле удерживал в руках. Она ведь кричала, что убьет Меркулову. Я, конечно, не предполагал, что дойдет до такой жести. Но, будем честны, мне было плевать на нее, я сам тогда сходил с ума — так рвался прибить Шаманского.
Врать Жене больше всего не хотел. Что мог, то сказал, как есть, но самое главное, самое страшное… об этом солгал, глядя в глаза. Как еще смог все это сказать — сам не понимаю.
Будь это кто другой, просто ответил бы, что это был я, как говорил всем. Платонову, директору, отцу. Как писал потом в объяснительной.
Но как ей сказать такое? Этот пакет на голове ее матери… как она с ним беспомощно металась прежде, чем упасть… это даже меня, чужого, постороннего, повергло в шок, когда я смотрел запись. Я не представляю, что бы почувствовала Женя, узнай она про эти издевательства. Ей и так вон как плохо.
Прости, мысленно повторяю я и наконец иду к себе.
После душа честно пытаюсь уснуть, но черта с два. Ворочаюсь в постели. Маюсь. Изнемогаю. Тело всё горит. В груди ноет, аж невмоготу.
Можно, нельзя, честно, нечестно, а я все равно хочу с ней быть. До одури. Сейчас даже больше, чем раньше, как бы вина ни давила.
Я уже и не смогу как раньше — делать вид, что мне пофиг на Гордееву и палить за ней украдкой. Да и не захочу. Мне она нужна. Теперь — особенно. Это как жажда, и тот поцелуй… он ничуть не утолил, а еще больше ее распалил. Снёс напрочь все, какие еще оставались, барьеры и установки.
Вот только захочет ли она? Про пакет она не знает, но понимает же, что это были Сонькины разборки. Что виновата Сонька, а значит — я. Станет ли она со мной после этого?
Утром пойму. Почему-то кажется, что посмотрю на нее и сразу ясно станет. Наверняка ведь она сейчас тоже все это обдумывает. Значит, что-то решит.
Только вот как до утра дотянуть, когда внутри все скручивается узлом? Когда от нетерпения печет невыносимо?
А если скажет: нет? Если пошлет? Может, и будет права, только мне-то что делать?
Грудь сразу будто тисками сжимает.
Ничего, отвечаю сам себе. Что тут сделаешь? Как-то ведь жил…
Только я уже не хочу как-то… Не теперь, не после всего, что сегодня было…