Уже почти засыпаю, когда слышу тихий стук. Не включая свет, осторожно пробираюсь к двери. Открываю — никого. А на полу лежат розы. Тяжелые алые бутоны на длинных стеблях.
С минуту стою над ними с идиотской улыбкой. Этот Смолин… ну, просто нет слов.
Потом слышу сонный голос Иды:
— Кто там?
— Спи, — отвечаю я. Сама поднимаю цветы, прижимаю к груди… Черт, куда же их поставить? Вспоминаю, что видела на столе графин для воды.
В восемь утра нас будит Арсений Сергеевич. Заявляется лично. Сначала тихо скребется в дверь, потом тарабанит уже от души. Я так хочу спать, что не реагирую. Единственная мысль, что возникает: постучит и уйдет, потом спрошу, что хотел. Но тут с тыла начинает атаковать Ида. Трясет меня за плечо. Зудит над ухом: это к тебе, это ваш учитель, вставай.
Еле разлепив глаза, приподнимаю над подушкой голову, тяжелую как чугунный колокол, беру телефон — он мне, оказывается, и пару раз звонил, только я не слышала. Делать нечего. С трудом встаю, кутаюсь в халат и выхожу в коридор.
— Спишь, что ли? — он так удивляется, словно уже обед.
— Угу.
— Ночами надо спать. Хотя я и сам почти всю ночь не спал. Нервы ни к черту. Еще Смолин этот… А вообще, Женя, я поговорить с тобой хотел.
— О чем? — сонно спрашиваю я.
— Ну, не в коридоре. Пойдем на завтрак, заодно и поговорим.
— Мне надо себя в порядок привести.
— Ну, приводи. Я тебя возле лифта подожду.
Завтракать мне совершенно не хочется, но отказать ему я, конечно, не могу. Заставляю себя умыться, чищу зубы практически с закрытыми глазами. Так же, через не могу, одеваюсь.
А потом бросаю случайный взгляд на подоконник, где в графине стоят мои розы, и настроение тут же поднимается. Губы сами собой расползаются в улыбке. Даже сонная тяжесть в голове исчезает.
Арсений Сергеевич мается в ожидании. Весь он какой-то дерганный и нервный.
— Наконец-то! — восклицает он, завидев меня.
И, видимо, по привычке приобнимает меня за талию, когда отворяются дверцы лифта. Легонько подталкивает и тотчас отдергивает руку, так резко, будто обжегся. И пока едем вниз, прячет обе руки за спиной.
За завтраком обращаю внимание, что Арсений Сергеевич и правда выглядит плохо, как будто приболел. И не ест почти, только на кофе налегает. С разговором своим тоже не торопится, а подгонять его как-то неловко. Поэтому я скольжу глазами по залу, высматривая Смолина. Но его здесь нет. Может, и к лучшему. А то вдруг опять на бедного математика набросится.
— Я вот о чем хотел с тобой поговорить, — наконец произносит Арсений Сергеевич. — Вчера… ну, ты помнишь… после ужина… Смолин меня обвинил в ужасных вещах. Будто бы я… чуть ли не домогаюсь тебя. Ты же понимаешь, что это не так?
Я киваю.
— Хорошо, — с видимым облегчением выдыхает он. — Поэтому я хотел тебя попросить, чтобы ты сказала, что всё это вранье.
— Кому? — не понимаю я.
— Ну, прежде всего директору. Яну Романовичу. Ну и остальным, если понадобится. Могу я на тебя рассчитывать?
— Вы переживаете, что Стас доложит директору?
— Он сам вчера так сказал! Ты же слышала. А ты же понимаешь, чем чреваты такие обвинения у нас. Я потом вообще не смогу работать учителем…
— Не будет он никому ни о чем докладывать. Но вы… вы тоже, пожалуйста, не сообщайте про вашу стычку.
— Ты просишь за него? — с недоверием спрашивает он.
— Ну вы же просите за себя. Арсений Сергеевич, Стас был неправ в том, что нагрубил вам вчера и даже толкнул. Но… он ведь тоже не на пустом месте… Чем обострять конфликт и бежать сразу жаловаться, может, стоит попытаться как-то его решить? Вы же взрослый человек и педагог…
— Но я ему не нянька! И так вожусь с этой Соней, которая в математике вот… — он стучит по столу. — …просто дерево. Закрываю глаза на то, что Смолин все за нее решает. Делаю вид, что ничего не замечаю. Потому что так попросило руководство, точнее, его папаша. С этой олимпиадой он подвел всех. Так еще и хамство этого подонка должен терпеть?
— Не должны. Но у вас со Стасом острый конфликт. Поэтому он так. Другим учителям он ведь не хамит. И вам обязательно об этом скажут, если начнутся разбирательства. Скажут, что вот, другие сумели найти с ним общий язык, а вы — нет.