Я, как полагается, визжу и кричу, но в таком положении из груди вырывается не визг, а сиплый, сдавленный стон. Кто его услышит? Особенно когда рядом грохочет «Цвет настроения синий».
Виски ломит от напряжения, черепную коробку распирает от прихлынувший крови, а «Оливье» просится наружу.
Меня бы точно вырвало, продлись этот идиотский марш-бросок чуть дольше. Но вскоре они останавливаются. Дышат тяжело, переругиваются.
Скрипнув, распахивается дверь. Меня сгружают с плеча на пол. Быстро, небрежно, как мешок. Чтобы удержаться на ногах, я приваливаюсь к стене, дощатой и шершавой.
Где я? Что это? Какой-то сарай?
Ни черта не видно! Темно, хоть глаз выколи. И холодно. И пахнет пылью. Что за безумие?
Но самое тупое — не успеваю я и слова сказать… да что там — даже перевести дух не успеваю, как эти сволочи выскакивают на улицу, а дверь захлопывают.
— Э! — кричу я. — Стойте!
Пока я, борясь с головокружением, наощупь по стенке пробираюсь к выходу, снаружи лязгает засов.
— Выпустите меня, черти! — тарабаню я ладонями по деревянной двери, пока в кожу не впивается заноза. — Сейчас же откройте!
Но слышу лишь торопливо удаляющиеся шаги и затихающие голоса. Гады!
Еще какое-то время я колочу по двери теперь уже ногой. Но быстро устаю, да и больно становится. Кричать — кричу, но тоже недолго. Связки у меня всегда были слабоваты. Киркорова я точно не перекричу. И телефона нет — эти сволочи предусмотрительно забрали мою сумочку.
В последний раз я что есть силы ударяю по двери — толку ноль, конечно. Больше просто выпускаю злость. А когда возмущение стихает, мне становится до жути не по себе…
— …объявляю вас мужем и женой, — торжественно произносит дама в лиловом костюме и неспешно выходит из-за своей стойки, держа в руке тонкую папочку. — Дорогие Евгения и Станислав, примите искренние поздравления с этим чудесным днем! Днем вашей свадьбы! Пусть ваша молодая семья будет крепкой и счастливой. Пусть в ней всегда царит любовь и гармония. И именно вам, Евгения, как хранительнице очага, я вручаю это свидетельство о браке…
Под вальс Мендельсона мы выходим из зала. Там, за широкими двустворчатыми дверями уже ждет своей очереди следующая пара.
Спускаемся всей толпой по витой мраморной лестнице и высыпаем на улицу, на площадь перед дворцом бракосочетаний.
— Фотографироваться! Давайте фотографироваться! — командует Леська, моя неуемная свидетельница. — Юр, сначала сфоткай их вдвоем — жениха и невесту. Потом уже нас всех. Жень, становитесь сюда!
В качестве фотографа и оператора у нас Юрка Осокин. И снимает он нас на обычный телефон. Что уж там получится — не знаю.
Впрочем, мне почти все равно. Я вообще не хотела свадьбы. Думала, без всех этих церемоний просто распишемся, ну и скромно посидим в каком-нибудь кафе в узком кругу. Но Леська встала на дыбы: как можно так обесценить главное событие в жизни каждой девушки? Денег нет? Шиковать необязательно, можно найти экономные варианты! Сильно заняты? Нет времени готовиться? И не надо! На это есть свидетели!
И вот я, замерев с улыбкой на лице, стою в белом свадебном платье, похожая на торт Полет, держу под руку Стаса, пока Осокин нас снимает.
Потом для общего снимка нас обступают гости, с полсотни человек, из которых только двое — со стороны Стаса. Это Милош, он же свидетель. И Соня Смолина.
В Милоша Леська вцепилась бульдожьей хваткой еще неделю назад. Бедняга думал, что, как свидетель, он всего лишь наденет ленту на грудь и чинно постоит на брачной церемонии рядом со Стасом.
Но у Леськи родилась куча идей, где и как должна проходить моя свадьба. Она с азартом взвалила на себя всё: где гулять всей толпой после церемонии, на чем туда добраться, чем эту толпу поить и кормить и, главное, как развлекать. Ну и Милоша запрягла в это дело по полной программе.
Соня Смолина держится чуть в стороне от всех и фотографироваться отказывается наотрез, как Стас ее ни уговаривает.
Теплыми и родственными наши с ней отношения вряд ли когда-нибудь станут, но мы с ней не враждуем, уже хорошо.
Леська раньше поражалась, как я вообще могу с ней спокойно разговаривать после того, что она натворила. Но моя мама ее простила — Сонька тогда приходила к нам домой, просила прощения, плакала. Подозреваю, что не по своей воле, а Стас заставил. Однако мама расчувствовалась, поговорила с ней по душам и потом призналась мне, что ей самой от этого стало гораздо легче.