— Да мне пофиг.
По дороге заезжаю в супермаркет. Набираю всякой всячины — мать ест плохо, да и это она, скорее всего, опять раздаст страждущим.
У кассы останавливаюсь рядом со стойкой с открытками. Вытягиваю одну большую, яркую, с цветами. Уже в машине достаю из бардачка ручку, подписываю от имени Соньки. Стараюсь поровнее — у Соньки очень красивый почерк, не то, что у меня, но все равно получается коряво. Пусть хоть так. Да мать и не знает, как она пишет.
Пока еду, названивают по очереди то Янка, то Влад, то Рус, как сговорились. Я сначала сбрасываю, потом вообще перевожу в режим полета. Не хочу ни с кем разговаривать.
Часа за четыре добираюсь до поселка. Вообще, я Соньку понимаю — находиться здесь очень противно. Всё тут, куда ни глянь, какое-то серое, унылое, кособокое, убогое. Не дороги, а месиво. Пару раз чуть не забуксовал. Машину всю изгваздал. Если б не мать, сам бы сюда ни ногой.
Но когда захожу к ней, она так радуется, чуть не плачет. У нее в гостях сидят какие-то бабки, тетки, деды, такие же серые и убогие, как весь их поселок.
— Это мой сыночек, мой Стас, — гордо представляет меня им. Зовет за стол, но я наотрез отказываюсь.
— Мне еще обратно долго ехать.
— А Сонечка что не приехала? — мать с улыбкой водит кончиками пальцев по моим каракулям в открытке. — Так давно ее не видела, два года уже…
— Она сегодня учится, — вру я.
Хотя всё она понимает, просто делает вид, что верит.
— Да, да, — кивает, — учеба — это очень важно. А как она? Здорова? Я всё молюсь за нее… Она такая красавица стала…
— Да, всё у нее хорошо. Мам, я поеду, поздно уже.
— Я провожу!
Мать накидывает какой-то куцый плащ.
— Ну ты куда так? Там холодно… Я ж тебе привез Сонькино пальто. Надень его, оно теплое. Или опять кому-то отдала?
— Не сердись, Стас. Женщине одной отдала… ей нужнее… У нее дом сгорел, представляешь? Всего лишилась! Мы все ей… кто чем мог…
— А сама что, мерзнуть теперь будешь? — бурчу я. — Сказала бы хоть, я бы что-нибудь еще привез. И почему у тебя вечно телефон выключен?
— Да я забываю… Ты такой у меня молодец, — улыбается мать. — Такой стал взрослый. С тобой я спокойна за Сонечку. Ты только береги ее.
Она всегда это повторяет.
— Угу, — обещаю я и целую на прощанье в мокрую щеку. Все-таки плачет…
Домой приезжаю сильно за полночь. Злой, вымотанный, уделанный в грязи с головы до ног. Потому что на выезде из поселка все-таки застрял в луже, размером чуть не с озеро. И два с лишним часа барахтался, пока выбрался, и то какие-то мужики помогли.
Наутро вообще не хочу шевелиться, даже глаза открывать не хочу, не то что идти на занятия. Но с прогулами у нас строго. Пропустить один день — еще куда ни шло, а два подряд — можно нарваться на беседу с директором, который непременно потом доложит отцу.
Мы с Сонькой приходим в класс чуть ли не самые первые. Потом потихоньку подтягиваются наши: Яна с Аллой, Влад, мудила Шаманский.
Меня так плющит после вчерашней поездки, что я на него даже не реагирую. Сижу за партой полуживой, точнее — лежу.
Влад меня дергает:
— Стас, покажи фотку Швабры?
— Отвали, — сонно мычу в ответ. Глаза аж слипаются.
Вполуха слышу, как Сонька нарочито громко смеется с девчонками. Она всегда теперь так при Шаманском. Хочет показать, что ей и без него отлично. Не понимает, глупенькая, что со стороны всё видно.
Ненавижу Шаманского, вспыхивает злая мысль. Мало он, сука, получил.
И тут дверь открывается, и в класс заходит… Гордеева. И сразу с порога стреляет взглядом в меня, типа: ну вот я, и что ты мне сделаешь?
У меня сразу же сна ни в одном глазу. Только сердце дергается.
Какого черта она явилась?
Наши тоже тотчас все смолкают и замирают, глядя на нее. В классе повисает гробовая тишина.
Одна Сонька оборачивается на меня в полной растерянности.
А эта не проходит к своему столу, а почему-то останавливается у учительского, к нам лицом. Несколько секунд длится эта странная сцена. Но затем наши потихоньку отмирают, начинают шептаться, посмеиваться.
— Сегодня у нас урок будет вести Швабра? — спрашивает Яна.
— Эй, Швабра, — выкрикивает Влад, — покажи с****, а мы заценим.
По классу прокатываются смешки. Заливистее всех смеется Сонька. Только мне не до смеха. Сердце как бешеное колотится у самого горла.
Еще и Гордеева эта смотрит только на меня, причем так, словно во лбу дыру прожечь решила. И не сводя с меня взгляда, отвечает ему:
— Сейчас покажу.
Затем поворачивается к плазменной панели на стене над доской и зачем-то устанавливает связь со своим телефоном через блютуз. А спустя миг на экране появляется моя Сонька…