— Ну! — прикрикиваю я на нее. — Что ты стоишь над душой? Иди давай.
Но Сонька не двигается с места. Смотрю — уже почти плачет. В глазах стоят слезы.
— Зачем ты так со мной? — жалобно пищит она. — Я же тебе ничего плохого не сделала… и никогда не сделаю. Я же за тебя волнуюсь. Всю ночь с ума сходила…
— Не надо за меня волноваться, — говорю я уже без особого раздражения. Меня всегда пробивает на жалость, когда она расстраивается.
— А если бы меня всю ночь не было? И ты мне даже позвонить не мог… не знал, где я… что со мной? А потом я пришла бы вся избитая. Ты бы как на это? Молчал бы? Не волновался? Не хотел узнать, что со мной случилось?
Смотрю на нее с минуту. Наверное, она права. Я бы уже весь город к утру объездил, пропади она на ночь.
— Боюсь, Соня, то, что случилось, тебе совсем не понравится. Так что лучше тебе не знать, а то и следующую ночь с ума будешь сходить.
Она отчаянно трясет головой.
— Нет! Я обещаю, я не буду больше кричать… я слова плохого не скажу. Обещаю!
Все равно молчу.
— Ты с ней был, да? Со Шваброй? Ну, скажи мне, прошу!
— Для начала перестань называть ее шваброй.
Она сникает. Вздохнув как-то по-старчески, тяжело опускается на диван. Садится на самый краешек.
— Значит, я была права… Я так и знала… Стас, все-таки ты запал на нее, да? Ну, скажи!
Я ничего не отвечаю. Но для нее мое молчание — все равно что признание.
— И что, — спустя пару минут тягостной тишины спрашивает она, — вы теперь вместе? Ты теперь с ней будешь?
— Нет. Не буду.
Думал, она обрадуется, но Сонька лишь изумляется.
— Почему?
Хочу прекратить этот разговор, выпроводить ее, типа, нечего лезть мне в душу. Но почему-то отвечаю честно:
— Она меня отшила.
— Как?! — у Соньки аж брови подскакивают кверху. — Ш… Гордеева тебя отшила? Не могу поверить… Ты же у меня такой… самый-самый! Да она должна быть…
— Сонь, всё, хватит… — и помолчав, добавляю, опять не знаю, зачем: — У нее другой.
— Какой другой? Кто?
— Да чел из бывшей школы.
— Ты поэтому такой расстроенный? — она придвигается ко мне, касается плеча. Уже ни намека на слезы и смотрит так, будто я при смерти.
— Да нормальный я. Не нагнетай.
— Вижу я, какой ты нормальный. На тебе лица нет. У меня сердце кровью обливается…
— Не придумывай, — дергаю раздраженно плечом, скидывая ее ладонь. — Вечно видишь драму там, где ее нет.
Но от Соньки просто так не отделаться.
— А с кем ты подрался? С ним? Ну не с ней же?
— Это был бы номер, — невесело усмехаюсь я.
— Значит, с ним?
— Угу.
— Из-за ш… из-за нее?
— Нет. Гордеева вообще тут ни при чем.
— А ты ему хоть наподдавал?
— Ну. Немного.
— Молодец! Можно было и не немного! — сжимает она кулаки. — Ну а на нее наплюй. К черту эту… Гордееву. Она тебя недостойна.
И тихо-тихо добавляет себе под нос:
— Я ее теперь еще больше терпеть не могу. Коза!
— Сонь, прекрати.
— Ну а что? — возмущается она. — Из-за нее же тебе плохо!
— Мне — нормально. Ты к ней не лезь. Не трогай ее. Вообще никак. Ничего ей плохого не делай. Я тебя прошу.
Сонька отвечает не сразу. С минуту сидит хмурится, надув щеки. Потом нехотя сдается:
— Ладно. Раз ты просишь — не буду. Только ради тебя. Но я ее все равно терпеть не могу.
— Да пожалуйста, не моги. Главное, в покое ее оставь.
— Как скажешь, — вздыхает Сонька.
И тут же порывисто обнимает меня за плечи и приговаривает:
— Стасик, всё пройдет, всё будет хорошо. Вот увидишь! А хочешь я тебе опять торт испеку? Шоколадный?
Пока Сонька возится на кухне, я валяюсь у себя без дела. Ничего неохота, будто из меня всю жизненную энергию за прошедшие сутки выкачали.
Сонька права — надо забить на Гордееву. Вообще о ней не думать. И фотку ее удалю к чертям.
Достаю телефон, уже заряженный, извлекаю из архива злополучный снимок и… залипаю. Она на нем просто офигенная: волосы разметаны по подушке, глаза огромные, зеленые, какие-то шальные, губы приоткрыты. Скрещенными руками стыдливо закрывает грудь, оставляя простор для фантазии.