— Думаю, что не только поэтому.
— Возможно, и так, — Мареев замолчал и как–то сник, словно устал от своего спича. Он ссутулился, стал смотреть в землю.
— Наказание? — переспросил Сергей и скептически покачал головой. — В чем мог провиниться полуторагодовалый младенец?
— Я не знаю. Я очень многого еще не знаю, как выяснилось.
— А не слишком ли самоуверенно тягаться с природой?
— Дело не в природе, а во мне, — Мареев вздохнул с сожалением. — Я многого добился, я построил свою империю. И остановился. Я перестал делать что–то, хоть отдаленно напоминающее поступок. Тебе, наверное, пока этого не понять… Я часто перешагивал через людей, кого–то не замечал и не принимал, кого–то унижал и сгибал, я торопился жить, чтобы быть первым… И теперь они приходят и с немым укором смотрят мне в глаза. Молча. Воспоминания.
— Думаете, эта дорога вылечит?
— Иногда думаю, что да. Иногда — нет. Одно знаю точно: по мне не заплачут. Я имею в виду — искренне. Ни один человек. И вот от этого хуже всего.
Мареев встал на ноги, зябко поежился, провел рукой по редеющим волосам. Сергей с удивлением рассмотрел мелкую слезинку, скатившуюся из глаза этого человека.
— Ну что, пора? — Мареев принялся забираться по насыпи на шоссе. Из–под его штиблет, неприятно шурша, сыпался щебень.
— Да, — сказал Сергей тихо ему в спину. — Осталось совсем немного.
— Когда я уходил в армию, меня провожала совсем юная девушка… — сказал Сергей.
В этот момент они уже входили на перекресток… Эта странная дорога заканчивалась, чтобы превратиться в другую. Или обмануть.
— Мы были влюблены друг в друга до безумия. Она писала мне письма… До какого–то времени. А потом я ясно почувствовал между строк, что она повзрослела. Как будто за эти полгода в ее мире прошло лет пять. Я понял, что мир вокруг нее сильно изменился. Он стал циничным и жестким и ослепил ее своими яркими и лживыми огнями. Превратил в тень. Когда я вернулся… Все смолкло. И был человек, который оказался в этом виновен.
— Таких историй миллионы, к сожалению, — в голосе Мареева проскользнула дрожь.
— Да. Но так заканчивается только одна.
— Заканчивается?
— Конечно.
Они остановились на развилке дорог и посмотрели друг на друга. На какой–то очень краткий миг Марееву вдруг стало жутко от тревожного ожидания боли. От странной недосказанности и нереальности происходящего. «Видимо, это и есть то, за чем я совершил этот путь», — подумал Мареев. Но развивать дальше эту мысль, даже такую опасную, оказалось лень.
Сергей смотрел на него с каким–то новым выражением в своих васильковых глазах. Он присел на корточки, поставил корзинку на асфальт и сказал Марееву снизу вверх:
— А ведь мы знакомы, Александр Евгеньевич. Правда, заочно. Она мне о вас говорила.
Мареев смотрел непонимающе. Слишком инертной стала его память. И слишком замедленными рефлексы.
Сергей откинул кусок белой ткани, прикрывающей содержимое грибной корзинки, уверенно вынул из нее большой автоматический пистолет с глушителем, встал на ноги и поднял оружие на уровень головы Мареева.
Они стояли некоторое время, как в застывшем кадре. Прямо посреди перекрестка. Пистолет в вытянутой руке Сергея отсвечивал на выглянувшем солнце темно–синим.
— Только я никогда не называл ее Ребенком, — сказал Сергей и нажал на спусковой крючок.
Мареев успел подумать о многом. О том, что все происходит не по–настоящему и не с ним. О том, что как причудливо иногда бегут тени по потолку. О том, что его боль через мгновение взорвется проникающим белым взрывом. О необходимости заслониться рукой или ладонью. И еще о многом, о том, чего не высказать словами, а можно лишь вспомнить… И о том, конечно, что он снова, как и всегда, оказался прав.
Постскриптум
Я никогда не был знаком с девушкой, которую мой клиент называл Ребенком. Я никогда не служил в армии. Во всяком случае, в той, что называется срочной. Сергей — всего лишь оперативное имя, псевдоним, необходимый для выполнения задания.