Свой счет каждый оплатил сам, а чаевые они внесли в складчину. Когда они вышли из ресторана, он взял ее за руку и остановил.
— Я приглашаю вас на ужин, Джейн, — сказал он.
Люди шли мимо, торопясь по своим делам. Некоторые оборачивались и пристально смотрели на них, а они застыли будто истуканы и не замечали ничего вокруг.
Она медленно высвободила руку и пошла вперед, бросив через плечо:
— Я буду очень рада, Скэнлон.
Они решили, что лучше повременить до конца судебного процесса, а уж потом вместе выйти в свет. Спустя неделю присяжные вынесли обвинительный вердикт по их делу. Скэнлон и Джейн договорились встретиться через два дня, в субботу.
Первое свидание прошло в «Техасском вертепе» в Сохо. Им подали жареную корейку, цыпленка, бифштексы с косточкой под домашним соусом чилли и бобы, запеченные с бурбоном. Джейн решилась помодничать, надев широкую шелковую блузку и красивые джинсы с тонким изящным ремешком из змеиной кожи. После ужина они поехали в «Лас-Куэвас» и танцевали всю ночь напролет.
Солнце стояло уже высоко, когда он провожал ее домой. Они поднялись на лифте на четвертый этаж и остановились перед ее дверью.
— Спасибо, Скэнлон. Я очень хорошо провела время.
Он наклонил голову и поцеловал ее в уголок рта. Джейн улыбнулась и принялась открывать дверь. Пока она искала ключ, он спросил, свободна ли она сегодня.
— Я предлагаю поехать на остров, отведать омаров.
Она шагнула в квартиру.
— Это было бы здорово. Можете зайти около трех.
Стоял замечательный воскресный день. На горизонте виднелась неподвижная гряда облаков. Прохладный летний ветерок был напоен ароматом моря. Чайки ходили по пляжу, то и дело взмывая ввысь. Джейн и Скэнлон, держась за руки, брели вдоль изрезанных берегов Монтаук-Пойнт и смотрели, как волны накатывают на песок и камни, оставляя на них белую пену. Оба чувствовали, что стоят на пороге близости. Вскоре опять завязался разговор о работе.
— Иногда мне кажется, что наше общество стремится к самоуничтожению, — произнес Скэнлон, помогая Джейн обойти нагромождение валунов.
Расшвыривая носками кроссовок водоросли, Джейн сказала:
— А вы представляете себе, как мы жили бы, не будь судебной системы? Какие-нибудь революционеры тотчас изобрели бы свою собственную.
— Иногда мне кажется, что это и к лучшему.
Джейн взяла его под руку.
— Не может быть, чтобы вы и впрямь в это верили, Скэнлон.
— Да, наверное, — согласился он, ощутив предплечьем прикосновение ее груди. Глядя, как отступает накатившая волна, он вдруг спросил Джейн, почему она пошла работать в суд. Джейн высвободила руку и пошла вперед, забралась на самый большой валун, села и устремила взор на океан, слушая шум разбивающихся волн. Скэнлон подошел и присел рядом.
— Я чем-то вас расстроил?
Она нахмурилась, посмотрев на него. Ее вдруг одолели сомнения: а стоит ли изливать душу? Джейн коснулась его щеки, заглянула ему в глаза, потом подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. О валун разбилась волна, обдав Джейн и Скэнлона мелкими брызгами.
— Я всегда была честолюбивой, Тони. В юридической школе профессора знали, что я буду зубрить, пока не вызубрю. Отец и мать у меня юристы. Папа занимается морским правом, мама — юрист в одной из крупнейших компаний. Отец учился в Принстоне. У нас есть дом в Принстоне: все удобства, сад, бассейн, летний домик, теннисный корт. Я — единственный ребенок, и мне кажется, что я была обречена заниматься трудовым правом, как родители. — Она нахмурилась, глаза ее увлажнились. — Знаете, Тони, я не понимала своих родителей, пока не выросла, да и сейчас только-только начинаю понимать. Они всегда были слишком заняты своей карьерой и преисполнены сознанием общественного долга, чтобы тратить время на маленькую девочку, которая дула в кроватку. С трудом припоминаю случаи, когда родители обнимали и целовали меня. На Рождество меня, конечно, тискали и одаривали игрушками, но на большее их не хватало. Меня воспитывала няня. Мы жили отдельно в южном крыле дома. Только мы и Джаспер, мой кот. Их обоих уже нет. Няню звали Хелен Макговерн, это была теплая, милая старая дева, которая изливала на меня всю свою любовь и относилась ко мне как к родному дитяти. Я придумала себе, будто на самом деле она — моя мама, а родители — жестокие отчим и мачеха. Няня умерла в прошлом году, и я все еще тоскую по ней.
Она расстегнула «молнию» на боковом кармане и достала пакет с бумажными салфетками. Вытащив одну, промокнула глаза.
— Я дожила до двадцати с лишним лет, прежде чем поняла, что мои родители, наверное, по-своему любили меня, но не выставляли свои чувства напоказ, потому что не умели.