— Джейн, я люблю тебя, я хочу тебя.
— Да, Скэнлон, да. Сейчас. Я хочу быть с тобой.
Пусть это не кончается. Он хотел снова и снова наслаждаться созерцанием этой картины. Но не мог.
Скэнлон рывком сел на кровати. Только сон? Но он был так реален. Можно было поклясться, что все это произошло на самом деле. Он почувствовал себя неуютно и сбросил простыню.
— Сукин сын! — закричал он в своей пустой мансарде, скатился с кровати, скомкал и отшвырнул белье и запрыгал на одной ноге в душ.
Глава 18
Скэнлон мерил шагами дежурку 93-го участка, сунув руки в карманы и вслушиваясь в тягостную тишину. Он взглянул на часы: 03.46. Минуло уже 226 минут нового дня. Ночные шумы проникали через открытые окна: взрывались шутихи, вдалеке скрипели автопокрышки, где-то кричала женщина. Ночная смена спала в комнате отдыха участка. Зазвонил телефон, и чья-то ленивая рука протянулась с койки, схватила трубку. Неразборчивые слова доносились из-за матового стекла двери в спальню. Скэнлон закурил «Де Нобили», вошел в свой кабинет. Приняв душ, он опять лег и попытался уснуть, но не смог. Грешные сны. Это звучало как название песни. А если жизнь личная приносит одни расстройства, надо одеваться и бежать на службу. Так он и поступил.
Голова словно налилась свинцом, и он туго соображал. Список людей, который дала ему Луиза Бардвелл, чтобы подтвердить свое алиби, был проверен. Все заявили, что в день убийства Галлахера она была с мужем в Сан-Франциско. Донна Хант была слишком маленького роста, вряд ли это она кормила голубей. Он напомнил себе: проверить место работы Линды Циммерман. Джордж Харрис? Мог ли он быть как-то замешан? Но где мотив? Скэнлон шагал из угла в угол. «Де Нобили» погасла, намокла и омерзительно воняла. Он вытащил сигару изо рта и бросил в ближайшую корзинку для мусора. Краем глаза он заметил, что на доске объявлений нет места. Он остановился, сделал несколько неуверенных шагов к доске; его взгляд был прикован к объявлению ассоциации лейтенантов, в котором предлагалось внести пожертвования в фонд памяти Джозефа П. Галлахера.
«Интересно, — подумал он. — Интересно!»
Тем же утром, в девять часов, Тони Скэнлон торопливо вошел в пышное фойе дома 250 по Бродвею, в Лоуэр-Манхэттене. Выходя из лифта на двадцать первом этаже, он сразу увидел последствия взрыва бомбы: опаленные стены, искореженные двери, висевшие на петлях. Он пошел по широкому коридору к охраннику в униформе, стоявшему перед кабинетами добровольной ассоциации патрульных полицейских города Нью-Йорка.
— Ваше удостоверение личности, — попросил коренастый охранник.
Скэнлон показал документы. Охранник сравнил лицо на растрескавшейся карточке с лицом человека, стоявшего перед ним. Возвращая кожаный чехол, охранник сказал:
— Распишитесь в гостевом журнале, Лу.
Приемная была маленькой и почти без мебели. Убранство исчерпывалось парой дерматиновых стульев и двумя кадками с пожухлой зеленью. Сторож, в нелепо огромных очках в роговой оправе, жевал резинку. Открыв окошко, он спросил с бруклинским выговором:
— Чем могу служить?
— Я — лейтенант Скэнлон. Луи Котелок и Кастрюля ждет меня.
Сторож открыл двери, ведущие в административные кабинеты ДАПП.
Патрульный полицейский Луи Мастри, член правления ДАПП от патрульного участка южного Бруклина, был крутым уличным полицейским и горластым борцом за права блюстителей порядка. Но на Службе он славился не профсоюзным пылом и не рвением, проявленным на улицах, а своим увлечением — стряпней. Везде, куда бы его ни переводили по службе, слава повара неизменно опережала его, и в итоге большую часть своего рабочего времени он проводил в подвале здания полицейского участка, стряпая для нарядов.
Как-то раз во время вечерней смены, спустя полгода после того, как Луи Мастри выпустили из академии, старый ирландец из 62-го участка повернулся к телефонисту и сказал: «Позови-ка этого мальчика. Как бишь его? Луи Котелок и Кастрюля? Отзови парня с дежурства, мне что-то пришла охота отведать его спагетти». С тех пор на Службе Луи Мастри величали не иначе как Луи Котелок и Кастрюля.
— Лу, как дела? — закричал Луи Котелок и Кастрюля из дальнего конца своего просторного углового кабинета. Он стоял над тремя жаровнями перед оборудованным кондиционером окном. На нем был синий передник с надписью «Шеф-повар».