— Я по этому адресу почты вообще не получаю, — сказал я.
— А вот это письмо вам не знакомо?
Петров протянул мне конверт, на котором было написано мое имя. Я развернул листок и прочел следующее: "Витек, дорогой, милый! Твоя миссия окончена. Белая роза в надежных руках. Потихоньку сматывай удочки. Пора идти к белочкам. Передай Денису две сто, остальные брось на лапу Антонычу. Мазню свою упакуй и отправь в Рубцы. Ждем тебя не позже пятнадцатого. Будет Щеголь и Рондо. Покедова. Твоя С."
Я читал и глазам своим не верил. Только теперь я осознал, что втянут в какую-то гнусную историю. Говорить, оправдываться — как это смешно! А Петров не спускал с меня глаз, следил за моей реакцией. В общем-то у него было приятное, спокойное лицо. В его облике проступали, казалось бы, несоединимые черты: проницательность и дружелюбие, что выражалось острой пронзительностью во взгляде и мягкой располагающей улыбкой. Сбивали с толку мгновенная быстрота вопросов и вместе с тем отнюдь не наигранная искренность, участие в судьбе того человека, к кому обращены были его вопросы.
— У вас неприятности дома? — спросил он неожиданно, и я ощутил себя в одну секунду абсолютно незащищенным.
Этот человек, которого я впервые видел в своей жизни, знал обо мне слишком много. В один миг он стал мне неприятен, и я поспешно выразил свою неприязнь:
— У вас досье?
— Да вы на меня не сердитесь, — мягко сказал он. — Я следователь. Дело здесь непростое. И скажу по правде, это дело потребует от вас лично большого мужества и выдержки.
Он говорил, точно оправдывался. И я понимал, что он во многом прав. Было обидно: как же так мне сразу и во всем не повезло. Смерть матери. Нелепый развод с женой. И ко всему прочему эта жуткая история со смертями…
— Значит, в письме вам ничего не понятно? — спокойно спросил у меня Петров.
— Ровным счетом ничего, — ответил я.
— И все же подумайте. Может быть, вы когда-нибудь говорили с сестрами о белых розах?
— О белых розах, представьте себе, говорил.
— Вспомните, когда это было.
— Как ни странно, но о белых розах мы беседовали часто и вот в связи с чем. Однажды я спросил у Анны Дмитриевны, почему она не сажает цветы. Она ответила, что из цветов любит только белые розы, а они здесь не растут. "Не может быть", — сказал я. Она ответила, что пробовала их выращивать, но из этого ничего не получилось. Тогда я отправился сам на рынок и купил три крепких саженца. Мы высадили эти розы, и представьте себе, одна из них дала такой цветок, что Анна Дмитриевна прямо-таки расплакалась. Она рассказала о своем муже, который в день свадьбы, где-то под Грозным, подарил ей две розы. "Две розы — это траур", — сказал я. "Нет, тут совсем другое", — ответила Анна Дмитриевна и перевела разговор.
— А что еще? — спросил тихо Петров.
— Был еще один момент. Однажды я зашел на кухню, чтобы поставить чайник. Анна Дмитриевна лежала на кушетке, днем она никогда себе этого не позволяла. А тут лежала на кушетке, и рядом с нею, на полу, валялась белая роза. Я ахнул.
— Анна Дмитриевна, вы срезали розу? — спросил я.
— Нет, это другая роза, — ответила она как-то печально. — Я нашла ее в почтовом ящике.
Мне это показалось странным.
— Вы об этом факте рассказывали кому-нибудь?
— Да, мы с Федором на эту тему как-то перемолвились.
— А он что?
— Сказал, что старуха помешана на белых розах.
— И все?
— Нет. Еще одна деталь, я теперь вспомнил. В тот день приехала Раиса, и они крепко ругались.
— Вы не припомните каких-нибудь слов, выражений, может быть, угроз?
— Помню. Анна Дмитриевна все время говорила, что она ничего не собирается брать с собой на тот свет, что все останется ей, сволочи, и внучке, Женьке.
— А Раиса что?
— Раиса кричала, что она сейчас хочет жить, а не потом.
— А не упоминалась при этом белая роза? — не-ожиданно спросил Петров.
— Может быть, и упоминалась, только я точно не могу припомнить.
Затем приехали криминалисты. Щелкали аппаратами. Рылись в мусоре, ползали по полу. Мимо меня несколько раз проходила Раиса. Глаза у нее зло поблескивали, но она, улыбаясь, обратилась ко мне:
— Вот в историю попали…
— Ничего, — отвечал я, — как-нибудь все распутается.
Следователь долго беседовал с Раисой, а потом снова со мной. Я напрямую спросил у него:
— Вы, должно быть, и меня в чем-то подозреваете?
Петров уклонился от ответа. Помолчал. И как бы через силу, пряча глаза, точно ему стыдно было о чем-то спрашивать меня, осведомился:
— А к вам никогда никто не приходил через окно второго этажа? Ночью?