Однажды ночью ее вызвали в отель в Найтсбридже к незнакомому клиенту. Едва войдя в номер, она почувствовала: что-то не так. Обычно ее клиенты были среднего возраста. А этот оказался подростком. На столике стоял десяток пустых бутылок из-под пива.
Не успела она сориентироваться, как дверь ванной открылась и оттуда показались шестеро парней. Один из них в тот день отмечал свое восемнадцатилетие.
– Я не собираюсь трахаться со всеми.
Они рассмеялись.
После первого изнасилования она перестала сопротивляться. Умоляя их отпустить ее, она в то же время пыталась как можно незаметнее дотянуться до кармана своего пальто. Парни насиловали ее сразу по двое. Остальные дожидались своей очереди и смотрели матч тура «Манчестер юнайтед» против «Челси».
Элиза с трудом дышала. Из носа текли сопли, смешиваясь со слезами. Она наконец-то дотянулась до пальто, и в кармане ее пальцы обхватили нож.
Райан Гиггс подобрал мяч в центре поля и совершил рывок в сторону… Элизу схватили за голову. Стив Кларк попытался заставить Гиггса изменить траекторию, но тот подался вправо, затем влево… Пряжка врезалась ей в грудь, лоб ударился о живот… Марк Хьюз побежал к ближней штанге, уводя за собой обоих центральных защитников. Гиггс угодил в крестовину. Кантона ударил с лету. Сетка выпятилась. Щека Элизы тоже.
Отплевываясь, она сказала: «Кончено».
Она всадила нож в ягодицу парня напротив. Его крики заполнили комнату. Затем она перекатилась по кровати и ударила в бедро того, который стоял сзади.
Он отшатнулся, а она соскользнула с кровати, схватила за горлышко пивную бутылку и разбила ее об угол столика. С ножом в одной руке и битой бутылкой в другой она стояла напротив них. Их разделяла только кровать.
Лезвие было всего два дюйма длиной, поэтому раны оказались неглубокими. Элиза позвонила в полицию из холла отеля. Она все обдумала и поняла, что у нее нет другого выхода. Подала заявление и прошла все стадии следствия. Во время допроса каждого из парней сопровождал адвокат. Их показания совпали.
Элизу привлекли к ответственности за нанесение телесных повреждений, а подростки получили строгий выговор от дежурного сержанта. Шестеро молодых людей – с деньгами, привилегиями и хорошими жизненными перспективами – изнасиловали ее совершенно безнаказанно.
Находясь под следствием в тюрьме Холлоуэй, Элиза вызвала меня. Она повзрослела, но казалась все такой же хрупкой. Она сидела на пластиковом стуле, склонив голову набок, волосы закрывали один глаз. Раскрошенный зуб был восстановлен.
– Как вы думаете, то, что происходит с нами, зависит от нас? – спросила она.
– В известной мере.
– И где эта мера?
– Мы осознаем это, когда случается что-то, что невозможно контролировать: пьяный водитель не видит знака остановки, или шары в лотерее выпадают в правильном порядке, или внутри нас начинает делиться злокачественная клетка.
– То есть возможности нашего выбора весьма ограниченны?
– В общем, да. Возьмем, к примеру, греческого драматурга Эсхила. Он умер, потому что орел принял его лысину за камень и сбросил на нее черепаху. Не думаю, что Эсхил это предвидел.
Элиза засмеялась. Через месяц она признала себя виновной и получила два года тюрьмы. Она работала в тюремной прачечной. Когда ее охватывала злость или горечь от того, что произошло, она открывала дверцу центрифуги, просовывала туда голову и орала в теплый серебряный барабан, пока ее голова не начинала разламываться от шума.
Так чего же Элиза хочет: чтобы я вспомнил собственную горячую проповедь или чтобы осознал причину катастрофы? Она соскальзывает с дивана и шлепает по комнате в поисках сигарет.
– Итак, ты пришел сообщить мне, что больше не будешь со мной спать?
– Да.
– Ты хотел сказать мне это до постели или после?
– Я не шучу.
– Знаю. Прости.
Сигарета безжизненно повисает, пока Элиза подвязывает халат. На мгновение открывается темный набухший сосок. Не могу сказать, сердита она или разочарованна. Возможно, ей все равно.
– Ты проверишь мои документы на квартиру, когда они будут закончены?
– Конечно.
– А если мне снова надо будет, чтобы ты провел беседу?
– Я приду.
Она целует меня в щеку, и я ухожу. Я не хочу уходить. Мне нравится этот дом с выцветшими коврами, фарфоровыми куклами, маленьким камином и большой кроватью. Но мне кажется, я должен отсюда исчезнуть.
Мой дом погружен во тьму, только сквозь занавешенные окна гостиной на первом этаже пробивается свет. Внутри тепло. В передней только что догорел огонь. Я чувствую запах бездымного угля.
Последние красные угольки тлеют на решетке. Моя левая рука дрожит, когда я протягиваю ее к выключателю. Я вижу очертания человека, сидящего в кресле у окна. Руки опираются на широкие подлокотники. Черные ботинки стоят на блестящем деревянном полу.
– Надо поговорить. – Руиз даже не встает.
– Как вы сюда попали?
– Ваша жена разрешила мне подождать.
– Что я могу для вас сделать?
– Можете перестать выводить меня из себя. – Он наклоняется вперед, к свету. Его лицо посерело, и голос звучит устало. – Я спросил патологоанатома о хлороформе. В первый раз они не посмотрели. Когда у трупа столько ножевых ранений, больше ничего не исследуют. – Он поворачивается и смотрит на камин. – Откуда вы узнали?
– Не могу вам сказать.
– Не этот ответ я хотел бы услышать.
– Это был выстрел наудачу… предположение.
– Предположим, вы расскажете мне правду.
– Не могу.
Вот он и рассердился. С лица исчезло утомление – оно словно вырезано из металла.
– Я старомодный детектив, профессор О'Лафлин. Я ходил в местную школу, а потом сразу поступил на службу. Я не оканчивал университета и мало читаю. Скажем, компьютеры – я ни фига в них не понимаю, но ценю то, сколь полезны они иногда бывают. То же и с психологами. – Он понижает голос. – Когда я начинаю расследование, мне всегда говорят, чего нельзя делать. Говорят, что мне нельзя тратить слишком много денег, нельзя прослушивать некоторые телефоны и обыскивать некоторые дома. Мне нельзя делать тысячи вещей – и это выводит меня из себя. Я вас уже дважды предупредил. Вы отказываетесь сообщить мне информацию, которая имеет отношение к моему расследованию, и все вот это, – он указывает на мою комнату, мой дом, мою жизнь, – я обрушу вам на голову.
Я не могу придумать никакого сочувственного ответа, чтобы обезоружить его. Что мне ему сказать? У меня есть пациент по имени Бобби Моран, который, возможно, почти шизофреник, а возможно, и нет. Он избил женщину до потери сознания, потому что она была похожа на его мать, о чьей смерти он мечтает. Он составляет списки. Он слушает ветряные мельницы. Его одежда пахнет хлороформом. Он носит с собой кусочек бумаги, на котором сотни раз изображена цифра 21 – количество ножевых ранений, которые Кэтрин Макбрайд нанесла самой себе…
Что если сказать ему все это? Он, возможно, посмеется надо мной. Ничто конкретное не связывает Бобби и Кэтрин, но это я буду ответствен, если десятки детективов начнут ломиться к Бобби в дверь, копаться в его прошлом, наводить страх на его невесту и ее сына. Бобби поймет, что это я послал их. Он больше не будет мне доверять. Он больше не будет доверять ни одному психологу. Его подозрения оправдаются. Он пришел за помощью, а я предал его.
Я знаю, что он опасен. Я знаю, что фантазии уводят его в какое-то страшное место. Но если он не будет ко мне приходить, я, возможно, никогда не смогу остановить его.
Горечь и враждебность висят в воздухе, как запах бездымного угля. Руиз надевает пальто и идет к входной двери. Моя левая рука дрожит. Сейчас или никогда. Решайся.
– Когда вы обыскивали комнату Кэтрин, вы нашли красное платье?
Руиза словно ударили. Он живо оборачивается и делает шаг ко мне.
– Откуда вы это узнали?