– Я устал, – шепчу я.
– Это был длинный день.
– Я не это хочу сказать. Я думаю, нам надо кое-что изменить.
– Что, например?
– Просто изменить.
– Ты думаешь, это разумно?
– Мы могли бы поехать в отпуск. Например, в Калифорнию. Мы часто говорим об этом.
– А как же твоя работа? А школа Чарли?
– Она еще маленькая. Она больше узнает за полгода путешествий, чем за шесть месяцев пребывания в школе.
Джулиана поворачивается и подпирает голову рукой, чтобы взглянуть на меня.
– Чем это вызвано?
– Ничем.
– Когда все это началось, ты сказал, что не хочешь перемен.
– Знаю.
– А потом ты перестал со мной разговаривать. Ты не посвящал меня в то, что с тобой происходит, и теперь выдаешь такое!
– Извини. Я просто устал.
– Нет, не просто. Расскажи мне.
– Не могу избавиться от шальной мысли, что должен жить полнее. Читаешь о людях, чья жизнь – сплошь происшествия и приключения, и думаешь: «Ух ты! Мне надо что-то сделать». Вот почему я подумал о том, чтобы уехать.
– Пока еще есть время?
– Да.
– Так, значит, это из-за Паркинсона?
– Нет… Не могу объяснить… Забудь.
– Я не хочу забывать. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но у нас нет денег, особенно из-за выплат за дом и ремонта. Ты сам так сказал. Может, летом нам удастся съездить в Корнуолл…
– Да. Ты права. Корнуолл – это здорово. – Как бы я ни старался изобразить энтузиазм, я знаю, что у меня не получается. Джулиана обнимает меня за талию и придвигается ближе. Я чувствую ее теплое дыхание на своей шее.
– Если нам повезет, я к тому времени смогу забеременеть, – шепчет она, – и мы не захотим уезжать слишком далеко.
21
У меня болит голова и пересохло в горле. Может быть, это похмелье. Может, грипп. Если верить газетам, половина страны стала жертвой какого-то экзотического вируса из Пекина или Боготы – одного из тех мест, откуда никто не уезжает, не прихватив с собой какой-нибудь ядовитой заразы.
Хорошая новость заключается в том, что применение селегилина не дало побочных эффектов, кроме бессонницы, которая у меня была и так. Плохая новость – лекарство не оказало никакого влияния на симптомы.
В семь утра я звоню Джоку.
– С чего ты взял, что оно не действует? – говорит он в раздражении оттого, что я его разбудил.
– Я чувствую себя точно так же.
– Так в этом все и дело. Оно не устраняет симптомы, а препятствует их развитию.
– Хорошо.
– Просто наберись терпения и расслабься.
Легко ему говорить.
– Ты делаешь упражнения? – спрашивает он.
– Да, – вру я в ответ.
– Я знаю, что сегодня понедельник, но не хочешь ли сыграть в теннис? Я буду осторожен с тобой.
– Когда?
– Встретимся в клубе в шесть.
Джулиана поймет мою уловку, но по крайней мере я смогу удрать из дома. Мне полагается некоторая передышка после вчерашнего.
Мой первый пациент сегодня – молодая балерина с грацией газели, желтеющими зубами и мягкими деснами человека, страдающего булимией. Потом приходит Маргарет, сжимая свой оранжевый спасательный круг. Она показывает мне газету, где сообщается о том, что в Израиле рухнул мост. На ее лице написано: «Я же вам говорила!» В течение следующих пятидесяти минут я пытаюсь приучить ее к мысли о том, как много в мире мостов и как часто они падают.
В три часа я стою у окна, высматривая Бобби среди пешеходов. Интересно, появится ли он? Его голос заставляет меня вздрогнуть. Он стоит в дверях, потирая бока руками, словно с себя стряхивая что-то.
– Я не виноват, – говорит он.
– В чем?
– В том, что я, по-вашему, сделал.
– Вы избили женщину до потери сознания.
– Да. И это все. Больше ничего. – Свет отражается от золотистой оправы его очков.
– Подобная агрессивность имеет под собой основания.
– Что вы имеете в виду?
– Вы умный человек. Догадайтесь сами.
Пришло время противоречить Бобби, посмотреть, как он будет реагировать, испытывая на себе напор.
– Сколько времени вы у меня лечитесь? Шесть месяцев. Три из них вы пропадали неизвестно где. Вы опаздываете на приемы, приходите без приглашения, а в четыре утра вы вытащили меня из постели…
Он быстро моргает. Я говорю таким вежливым тоном, что он не понимает, упрекаю я его или нет.
– Даже здесь вы меняете тему и уклоняетесь от ответов. Что вы пытаетесь скрыть? Чего так боитесь?
Я приглашаю его сесть и придвигаю свой стул поближе. Наши колени почти соприкасаются. Я словно смотрю в глаза побитой собаке, которая не понимает, что надо отвернуться. Некоторые стороны его прошлой жизни я вижу ясно, но не понимаю его настоящего. Чем он стал?
– Позвольте сказать вам, что я думаю, Бобби. Я думаю, что вы отчаянно жаждете любви, но не умеете сходиться с людьми. Это началось давно. Я вижу умного и впечатлительного мальчика, который каждый вечер ждет звонка велосипеда, въезжающего в ворота. А когда отец входит в дверь в своей кондукторской форме, мальчик не может дождаться его историй и работы в мастерской. Его отец забавный, добрый, сообразительный и находчивый. Он вынашивает грандиозные планы замысловатых и чудесных изобретений, которые изменят мир. Он рисует их на обрывках бумаги и мастерит образцы в гараже. Мальчик смотрит, как он работает, и иногда засыпает, свернувшись среди стружек, прислушиваясь к звуку токарного станка. Но отец исчезает. Самый важный человек в жизни мальчика, единственный, кому до него есть дело, бросает его. Мать, к сожалению, не понимает и не прощает его горя. Она считает, что он слаб и мечтателен, как отец. Он не может угодить ей.
Я внимательно наблюдаю за Бобби, ищу признаки протеста или несогласия. Его глаза бегают по сторонам, но в то же время каким-то образом остаются прикованными на мне.
– Этот мальчик чрезвычайно восприимчив и умен. Его чувства обострены, а нервы напряжены. Он начинает избегать матери. Он недостаточно взрослый и храбрый, чтобы сбежать из дома. Вместо этого он уходит в себя. Он создает собственный мир, который другие не замечают, о существовании которого даже не догадываются. Мир, где он любим и могуществен, где он властен наказывать и награждать. Мир, где никто не насмехается над ним и где его никто не унижает, даже мать. Она падает к его ногам, как и остальные. Он Клинт Иствуд, Чарльз Бронсон и Сильвестр Сталлоне в одном лице. Спаситель. Мститель. Судья. Присяжный. Палач. Он может сам вершить собственный суд. Он может расстрелять из пулемета всю школьную команду по регби или распять школьного задиру на дереве детской площадки…
Глаза Бобби блестят от воспоминаний и ассоциаций, от света и тени, наполняющих его прошлое. Уголки губ дергаются.
– Итак, в кого превращается этот мальчик, когда вырастает? Он страдает от приступов бессонницы, которые расшатывают его нервы и вызывают видения. Он воображает заговоры и людей, которые шпионят за ним. Он лежит, не смыкая глаз, и составляет списки и тайные шифры к этим спискам. Он хочет сбежать в свой мир, но что-то происходит. Он не может вернуться туда, потому что кто-то показал ему нечто лучшее, более волнующее, более реальное!
Бобби моргает и щиплет кожу на запястьях.
– Вы когда-нибудь слышали выражение: «Что хорошо одному, то смерть для другого»? – спрашиваю я его.
Он кивает в ответ, едва понимая вопрос.
– Оно прекрасно описывает человеческую сексуальность, поскольку у каждого из нас свои интересы и вкусы. Этот мальчик вырастает и, став юношей, пробует нечто такое, что в равной степени возбуждает и беспокоит его. Это страшная тайна. Запретное удовольствие. Он боится, что сексуальное возбуждение, которое испытывает, причиняя боль, сделает его извращенцем.
Бобби трясет головой, его глаза увеличены линзами.
– Но у вас должен был быть авторитет, наставник. Вот чего вы не сказали мне, Бобби. Кто была та девушка, которая открыла вам глаза? Что вы чувствовали, когда причиняли ей боль?