– Вы больны!
– А вы лжете. – Нельзя позволить ему уйти от темы. – На что это было похоже в первый раз? Вы не хотели участвовать в этих играх, но она подстрекала вас. Что она сказала? Она насмехалась над вами? Она смеялась?
– Не говорите со мной. Заткнитесь! ЗАТКНИТЕСЬ!
Он натягивает рукава пальто и закрывает уши. Я знаю, что он слушает. Мои слова затекают в щели его сознания и расширяются там, словно замерзающая вода.
– Кто-то посеял семя. Кто-то научил вас любить чувство власти и боли. Сперва вы хотели остановиться, но она желала большего. Потом вы заметили, что принимаете это. Вам это нравилось! Вы не хотели прекращать.
– ЗАТКНИТЕСЬ! ЗАТКНИТЕСЬ!
Бобби раскачивается взад-вперед на краешке кресла. Нижняя челюсть отвисла, взгляд уже не сосредоточен на мне. Я почти добрался до сути. Мои пальцы в трещинах его души. Еще одно утверждение, даже самое незначительное, поможет мне взломать его защиту. Но у меня на исходе факты. Я не знаю всех деталей истории. Я рискую погубить все, если перегну палку.
– Кто она была, Бобби? Ее звали Кэтрин Макбрайд? Мне известно, что вы знали ее. Где вы познакомились? В больнице? Нет ничего постыдного в том, чтобы просить о помощи, Бобби. Я знаю, что вас уже обследовали. Кэтрин была пациенткой или медсестрой? Думаю, что пациенткой.
Бобби трет переносицу под очками. Он медленно лезет в карман брюк и что-то ищет. Внезапно я чувствую неуверенность. На его стороне преимущество в восемьдесят фунтов и двадцать лет. Дверь далеко. Я не успею добежать до нее.
Он вынимает руку. Я не отрываясь смотрю на нее. В ней белый платок. Он разворачивает его и кладет на колени. Затем снимает очки и протирает каждую линзу. Возможно, этот неторопливый ритуал помогает ему выиграть время.
Он поднимает очки к свету, проверяя прозрачность стекол. Потом устремляет взгляд прямо на меня:
– Вы выдумываете эту чепуху экспромтом или всю неделю репетировали?
Напряжение уменьшается, как проколотый спасательный круг. Я переиграл. Я хочу спросить Бобби, в чем ошибся, но он мне не скажет. Игрок в покер не объясняет, как распознал блеф. Должно быть, я был близок к желаемому, но толку от этого – как от заявления НАСА о том, что «Марс Полар Лендер» достиг цели, потому что потерпел аварию и пропал как раз на той планете, на которую направлялся.
Вера Бобби в меня поколеблена. Он также понял, что я боюсь его, и это отнюдь не является хорошей основой для терапии. Боже мой, о чем я только думал? Я завел его, как механическую игрушку, а теперь должен отпустить завод.
22
Белая «ауди» плывет по Элджин-авеню и, поравнявшись со мной, замедляет ход. Я продолжаю хромать по мостовой, зажав ракетку под мышкой, на правом бедре у меня огромный синяк. За рулем сидит Руиз. У него вид человека, готового преследовать меня до самого дома на скорости четыре мили в час.
Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Он открывает дверцу.
– Что с вами случилось?
– Спортивная травма.
– Я не думал, что теннис так опасен.
– Вы не играли с моим соперником.
Я усаживаюсь рядом с ним. В машине пахнет старым табачным дымом и яблочным освежителем воздуха. Руиз поворачивает и едет на запад.
– Куда мы направляемся?
– К месту преступления.
Я не спрашиваю зачем. Все его поведение говорит о том, что у меня нет выбора. Температура упала ниже нуля, и туман застилает фонари. В окнах мигают цветные огоньки, входные двери украшены искусственными венками из остролиста.
Мы едем по Харроу-роуд и поворачиваем на Скрабз-лейн. Менее чем через полмили улица поднимается, а затем уходит вниз перед Митр-бридж, пересекая Гранд-Юнион-канал и железнодорожные пути Паддингтона. Руиз подъезжает к тротуару и заглушает мотор. Он выходит из машины и ждет, пока я сделаю то же самое. Дверь закрывается автоматически, а он удаляется, предполагая, что я последую за ним. Я все еще не чувствую ноги после меткого удара Джока. Осторожно потирая бедро, я хромаю по дороге к мосту.
Руиз останавливается возле решетки. Ухватившись за металлический столб, он переваливается через ограду. Поворачивается и ждет меня.
Набережная безлюдна, в ближайших домах пусто и темно. Кажется, что сейчас гораздо позднее, чем есть на самом деле: словно в предутренние часы, когда мир видится более враждебным, а постель – теплой.
Руиз идет впереди, засунув руки в карманы и опустив голову. Похоже, он кипит от скрытой ярости. Примерно через пятьсот ярдов справа возникает железнодорожное полотно. Служебные постройки едва вырисовываются в отдаленном тусклом свете. Железнодорожный состав без дела стоит в товарном депо.
Неожиданно мимо проносится поезд. Звук отражается от строений и камней набережной, и кажется, что мы стоим в туннеле.
Руиз внезапно останавливается. Я едва не налетаю на него.
– Узнаете что-нибудь?
Я точно знаю, где мы находимся. Но чувствую не грусть и не ужас, а только злость. Уже поздно, я замерз, и особенно надоели мне ехидные взгляды Руиза и его поднятые брови. Если он хочет мне что-то сказать, так пусть скажет и отпустит меня домой.
– Вы видели фотографии.
– Да.
Руиз поднимает руку, и на мгновение мне кажется, что он хочет ударить меня.
– Посмотрите туда. На край здания и вниз.
Я смотрю в указанном направлении и вижу стену. Темная полоска земли впереди, видимо, и есть то место, где они обнаружили тело. Я замечаю очертания деревьев и надгробий кладбища Кенсал-грин. Я помню, как стоял на берегу и наблюдал за полицейскими, откапывавшими Кэтрин.
– Зачем я здесь? – спрашиваю я, ощущая пустоту внутри.
– Подключите свое воображение, у вас это хорошо получается.
Он зол, и по неведомой мне причине в этом виноват я. Я не часто встречаю людей с подобным темпераментом – если не считать одержимых. В школе я знавал таких парней, яростно желавших доказать свою крутизну. Им надо было доказать слишком многое, и на все не хватало времени.
– Почему я здесь?
– Потому что я должен вас кое о чем спросить. – Он не смотрит на меня. – И хочу рассказать вам о Бобби Моране.
– Я не могу говорить о своих пациентах.
– Вам просто придется послушать. – Он переминается с ноги на ногу. – Поверьте мне на слово, вас это увлечет. – Он делает два шага к каналу и плюет в воду. – У Бобби Морана нет ни девушки, ни невесты по имени Арки. В ожидании государственного жилья он живет в пансионате на севере Лондона вместе с теми, по кому плачет дурдом. Он безработный, уже два года. Такой компании, как «Неваспринг», не существует – по крайней мере она не зарегистрирована. Его отец никогда не служил в авиации: ни механиком, ни пилотом, ни кем-то другим. Бобби вырос в Ливерпуле, а не в Лондоне. Он посещал вечернюю школу и некоторое время работал добровольцем в мастерской в Ланкашире. Мы не обнаружили сведений о психических заболеваниях и госпитализации.
Говоря, Руиз расхаживает туда-сюда. Пар от его дыхания остается висеть в воздухе, словно дым паровоза.
– Множеству людей есть что порассказать о Бобби. По словам хозяйки, он очень чистоплотен и аккуратен. Она стирает его одежду и не помнит, чтобы от нее когда-либо пахло хлороформом. Его прежние начальники в мастерской отзываются о нем как о «большом и добром». Вот что мне кажется странным, профессор. Ничто из того, что вы сказали о нем, не подтвердилось. Я понимаю, что вы могли перепутать пару деталей. Мы все делаем ошибки. Но в данном случае создается впечатление, что вы говорили о совершенно другом человеке.
Я отвечаю хриплым голосом:
– Не может быть, чтобы это был он.
– Именно так я и подумал. Поэтому навел справки. Здоровяк, шесть футов два дюйма, толстый, очки в стиле Джона Леннона, – это наш парень. Потом я задумался, а зачем ему так врать человеку, который пытался ему помочь. Непонятно, правда?
– Он что-то скрывает.
– Возможно. Но он не убивал Кэтрин Макбрайд.
– Почему вы так уверены в этом?