– Значит, это был несчастный случай?
– Сначала так и показалось. Все решили, что искра от сварки воспламенила цистерну с ацетиленом. А может, в шланге была дырка или какая другая неисправность. Либо газ скопился в цистерне, которую он сваривал.
– Что вы имеете в виду, говоря «сначала»?
– Когда с Ленни стащили рубашку, то обнаружили на его груди надпись. Говорят, буквы были идеально ровными, но я в это не верю: он же писал справа налево и снизу вверх. Сварочным аппаратом он выжег у себя на коже слово «ПРОСТИ». Говорю же, он был не из болтунов.
9
Не помню, как вышел из «Трамвая». После восьмой пинты я сбился со счета. Холодный воздух оглушает меня, и я оказываюсь на четвереньках, оставляя содержимое желудка на разбитом замусоренном булыжнике пустого квартала.
Кажется, это крытая парковка при пабе. Кантри-бэнд внутри все еще играет. Они перепевают песню Вилли Нельсона о матерях, не позволяющих своим детям становиться ковбоями.
Когда я пытаюсь подняться, меня толкают сзади, и я падаю в маслянистую лужу. Четверо подростков из паба стоят надо мной.
– Деньги есть? – спрашивает девочка.
– Отвалите.
Удар нацелен мне в голову, но я уклоняюсь. Второй приходится в живот. Внутренности сжимаются, и меня снова тошнит. Я хватаю ртом воздух и пытаюсь собраться с мыслями.
– Бог мой, Баз, ты же говорил, что никого не тронешь! – говорит девочка.
– Заткнись, дура. Не называй имен.
– Пошел ты!
– Прекратите, вы двое, – вмешивается еще один, Оззи, левша, пивший ром с кока-колой.
– Не лезь, тупица! – Баз смотрит на него сверху вниз.
Кто-то вытаскивает из моего кармана кошелек.
– Никаких карточек, только наличные, – говорит Баз. Он здесь старший – ему уже за двадцать, на шее вытатуирована свастика. Ухватив за пальто на груди, он легко поднимает меня и придвигает мое лицо к своему. Я чувствую запах пива, орехов и сигарет.
– Послушай-ка, денежный мешок! Тебя сюда не приглашали.
Меня толкают, и я ударяюсь о забор, поверх которого тянется колючая проволока. Баз подходит ко мне вплотную. Он дюйма на три ниже меня и плотный, как бочка. В его руке поблескивает нож.
– Мне нужен кошелек. Если отдадите его, я не буду на вас заявлять, – говорю я.
Он смеется и передразнивает меня. Неужели у меня действительно такой испуганный голос?
– Вы шли за мной из паба. Я видел, как вы играли в пул. Вы проиграли последнюю партию…
Девочка поправляет съехавшие очки. Ее ногти обкусаны до мяса.
– Что он говорит, Баз?
– Заткнись! Не называй меня по имени, черт тебя дери! – Он собирается оттолкнуть ее, но она бросает на него гневный взгляд. Молчание затягивается. Я больше не чувствую опьянения.
Сосредоточиваюсь на девочке:
– Надо было доверять своим инстинктам, Денни.
Она смотрит на меня большими глазами.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Тебя зовут Денни, и ты несовершеннолетняя, лет тринадцать-четырнадцать. Это Баз, твой парень, а этих двоих зовут Оззи и Карл…
– Заткни пасть!
Баз с силой бьет меня о забор. Он чувствует, что теряет контроль над ситуацией.
– Разве тебе это нужно, Денни? Что скажет твоя мама, когда за тобой придут из полиции? Она думает, что ты ночуешь у подружки, не так ли? Ей не нравится, когда ты общаешься с Базом. Она думает, что он неудачник, что у него нет будущего.
– Пусть он прекратит, Баз. – Денни закрывает рукой рот.
– Заткнись!
Больше никто ничего не говорит. Они смотрят на меня. Я делаю шаг вперед и шепчу Базу:
– Пошевели мозгами, Баз. Мне просто нужен мой кошелек.
Денни прерывает нас, едва не плача:
– Отдай ему его чертов кошелек. Я хочу домой.
Оззи поворачивается к Карлу:
– Пошли.
Баз не знает, как поступить. Этот парень мог бы легко меня отделать, но теперь он остался один. Остальные уже расходятся, пошатываясь и гогоча.
Он с силой прижимает меня к ограде, поднося нож к горлу, его лицо совсем рядом с моим. Его зубы смыкаются вокруг мочки моего уха. Яркая вспышка боли. Отвернувшись, он сплевывает в лужу и отпихивает меня.
– Это небольшой сувенир от Бобби!
Баз вытирает кровь с губ. Потом вразвалку удаляется и ногой открывает дверцу машины. Я сижу в луже, прислонившись к забору, кошелек валяется у моих ног. Вдали различаю сигнальные огни, мерцающие на подъемных кранах на противоположном берегу Мерси.
Опираясь на забор, я пытаюсь встать. Правая нога подгибается, и я падаю на колени. Кровь теплой струйкой течет по шее.
Я бреду на главную дорогу, но транспорта нет. Оглядываюсь через плечо, опасаясь, что они вернутся. Пройдя полмили по дороге, я натыкаюсь на таксомоторное агентство кебов с решетками на дверях и окнах. Внутри помещение пропитано сигаретным дымом и запахом дешевой еды.
– Что с вами случилось? – спрашивает толстяк за решеткой.
В окне я вижу свое отражение. На ухе недостает мочки, воротник рубашки пропитан кровью.
– Меня ограбили.
– Кто?
– Дети.
Я открываю кошелек. Деньги на месте… все.
Толстяк закатывает глаза и больше не обращает на меня внимания. Я просто пьяный, ввязавшийся в драку. Он звонит, чтобы прислали машину, и заставляет меня подождать снаружи на тротуаре. Я нервно оглядываю улицу, выискивая База.
Сувенир! Милые друзья у Бобби. Почему они не взяли деньги? Какова была их цель? Или это было предупреждение? Ливерпуль – достаточно большой город, чтобы в нем потеряться, и достаточно маленький, чтобы тебя заметили, особенно если начинаешь задавать вопросы.
Тяжело опустившись на заднее сиденье 626-й «мазды», я закрываю глаза и пытаюсь унять сердцебиение. Между лопатками стынет пот, шея немеет.
Кеб довозит меня до больницы университета, где я целый час жду, чтобы мне сделали шесть стежков на ухе. Вытирая полотенцем кровь с моего лица, интерн спрашивает, сообщил ли я в полицию. Я отвечаю утвердительно. Не хочу, чтобы Руиз знал, где я нахожусь.
Позже, получив дозу парацетамола, чтобы заглушить боль, я иду по городу до Пир-хед. Последний паром прибывает из Беркенхеда. Воздух вибрирует от работы мотора. Свет течет на меня красно-желтой дрожащей пеленой. Я смотрю на воду, и мне видятся темные фигуры. Тела. Я вглядываюсь, и они исчезают. Почему мне везде мерещатся тела?
Ребенком я иногда плавал на лодке по Темзе с сестрами. Однажды я нашел мешок с пятью мертвыми котятами. Патриция все говорила мне, чтобы я бросил мешок, кричала на меня. Ребекка хотела заглянуть внутрь. Она, как и я, не видела прежде ничего мертвого, кроме жучков и ящериц.
Я опрокинул мешок, и котята вывалились на траву. Их мокрая шерсть стояла дыбом. Я испытывал одновременно отвращение и восторг. У них была мягкая шерсть и теплая кровь. Они не слишком отличались от меня.
Позже, будучи подростком, я воображал, что не доживу до тридцати. Это был разгар холодной войны, когда мир стоял на краю пропасти, ожидая, придет ли в голову какому-нибудь безумцу в Белом доме или Кремле вопрос: «Интересно, а для чего нужна эта кнопка?»
С тех пор часы моей жизни то убыстрялись, то замедлялись. Брак с Джулианой вызвал во мне прилив оптимизма, а рождение Чарли усилило его. Я даже стал ждать почтенной старости, когда мы заменим наши рюкзаки сумками на колесиках, примемся играть с внуками, надоедая им ностальгическими рассказами, заведем эксцентричные привычки…
Теперь будущее станет другим. Вместо яркой жизни, полной открытий, я вижу нечто дрожащее, запинающееся, слюнявое в инвалидной коляске. «Нам обязательно идти навещать отца сегодня? – спросит Чарли. – Он и не поймет, если мы не придем».