Мы находимся на четвертом этаже отдела социальной службы. Большинство кабинетов закрыты на выходные. Окна Мел выходят на недостроенный склад полуфабрикатов. У меня есть час, пока она не вернется из магазина. Она раздобыла для меня три папки, перевязанные красной лентой.
Я знаю, что там найду. Первое правило работы с человеческими душами заключается в том, чтобы все фиксировать. Этим занимаются социальные службы. Вмешиваясь в жизни людей, они тщательно записывают каждое решение. В папках – протоколы бесед, семейная история, заключения психиатров и медицинские заметки. Малейшие подробности каждого совещания по делу и встречи для выработки стратегии, а также копии полицейских донесений и протоколы судебных слушаний.
Если Бобби провел какое-то время в детском доме или психиатрическом отделении, это будет записано. Там будут приведены даты, имена, названия. Если мне немного повезет, я смогу сопоставить их с делом Кэтрин Макбрайд и найти связь.
Первая страница в деле – запись содержания телефонного разговора со школой Сент-Мери. Я узнаю почерк Мел. Бобби «в последнее время обнаруживает отклонения в поведении». Он не только обмочил и испачкал штаны, но и «продемонстрировал неадекватное сексуальное поведение». Сняв трусы, он имитировал половой акт с семилетней девочкой.
Мел отправила информацию по факсу начальнику районного отделения. Затем она позвонила туда и попросила секретаря проверить, нет ли записей о Бобби или его родственниках в картотеке. Получив отрицательный ответ, она продолжила поиски в другом направлении. Больше всего ее волновали телесные повреждения. Мел проконсультировалась с Лукасом Даттоном, помощником специалиста по вопросам охраны прав ребенка, который распорядился начать расследование.
«Красный обрез» легко найти по цвету полей. В нем записаны имя Бобби, дата рождения, адрес и информация о родителях, название школы, имя лечащего врача и выявленные проблемы со здоровьем. Также информация о директрисе школы Сент-Мери как о первоначальном заявителе.
Мел организовала полный медицинский осмотр. Доктор Ричард Ледженд обнаружил на каждой ягодице мальчика «две-три отметины длиной около шести дюймов». Он описал повреждения как вызванные «двумя или тремя последовательными ударами твердым предметом, например ремнем с заклепками».
Во время осмотра Бобби пришел в сильное волнение и отказался отвечать на вопросы. Доктор Ледженд отметил старый шрам вокруг его анального отверстия.
«Неясно, было ли повреждение получено случайно или стало следствием намеренного проникновения». В ходе дальнейших обследований эксперт упрочился в своих подозрениях и описывал шрам как «связанный с насилием».
Была заслушана Бриджет Морган. Поначалу она была настроена агрессивно и обвинила социальных работников в том, что они суются в чужие дела. Когда ей сообщили о шрамах Бобби и его поведении, она стала отвечать более конкретно. В конце концов принялась заступаться за мужа:
– Он хороший человек, но ничего не может с собой поделать. Он приходит в ярость и теряет контроль.
– Он бьет вас?
– Да.
– А Бобби?
– Еще как.
– Чем он бьет Бобби?
– Собачьим поводком… Он убьет меня, если узнает, что я здесь… Вы не знаете, что он за человек…
Когда ей задали вопрос о неадекватном сексуальном поведении, Бриджет категорически отрицала, что ее муж мог такое сделать. Пока продолжалась беседа, ее отрицание становилось все более настойчивым. Она заплакала и попросила разрешения увидеть Бобби.
Подозрения в сексуальном насилии должны быть доведены до сведения полиции. Когда Бриджет Морган об этом сказали, она еще больше разволновалась. Очевидно расстроенная, она призналась, что отношение мужа к сыну ее беспокоило. Она не хотела или не могла вдаваться в подробности.
Бобби и его мать отвезли в полицейский участок Марш-лейн для официального допроса. В участке состоялось совещание. Присутствовали Мел Коссимо, ее непосредственный начальник Лукас Даттон, сержант полиции Хелена Бронте и Бриджет Морган. Пробыв несколько минут наедине с Бобби, миссис Морган признала необходимость расследования.
Пролистывая полицейский рапорт, я пытаюсь добраться до сути ее заявления. За два года до описываемых событий она, по ее словам, видела, как Бобби сидел на коленях отца без нижнего белья. Ее муж был обернут полотенцем, и ей показалось, что он держал руку Бобби у себя между ног.
В течение последнего года она часто замечала, что Бобби не носил нижнего белья. Когда она спросила его почему, он ответил: «Папе не нравится, когда я ношу трусы».
Мать также утверждала, что ее муж принимал ванну, когда Бобби не спал, и оставлял дверь ванной комнаты открытой. Он часто приглашал мальчика присоединиться к нему, но Бобби отклонял эти призывы.
Хотя все это не слишком убедительные заявления, в руках хорошего обвинителя они могли стать роковыми. Я жду, что следующим документом будет заявление Бобби. Но его нет. Я перелистываю страницы и не нахожу упоминания о формальном заявлении, что объясняет, почему Ленни Моргана так и не привлекли к суду. Вместо этого я обнаруживаю видеокассету и связку написанных от руки заметок.
Показания ребенка имеют решающее значение. Если ребенок не признает факта домогательств, шансы на успех ничтожны. Тогда либо сам насильник должен признаться в преступлении, либо медицинское освидетельствование не должно оставлять никаких сомнений.
В кабинете Мел есть телевизор и видеомагнитофон. Я вытаскиваю кассету из картонной коробки. На ней указаны полное имя Бобби, а также дата и место беседы. Когда на экране появляются первые кадры, в левом нижнем углу возникает тайм-код.
Обследование состояния ребенка заметно отличается по своей продолжительности от обычной консультации. Часто недели уходят на установление тех доверительных отношений, которые позволят ребенку раскрыть свой внутренний мир. Беседы надо проводить быстро, а вопросы задавать более прямые.
В комнате, специально предназначенной для детей, разбросаны по полу игрушки, а стены выкрашены в яркие цвета. На столе лежат карандаши и бумага для рисования. Маленький мальчик ерзает на пластиковом стуле, глядя на чистый лист бумаги. На нем мешковатая школьная форма и потертые ботинки. Он смотрит в камеру, и я отчетливо вижу его лицо. За четырнадцать лет он сильно изменился, но я его узнаю. Он сидит ссутулившись, словно покорился судьбе.
Однако это не все. Далеко не все. Детали возвращаются ко мне одна за другой. Я раньше видел этого ребенка. Руперт Эрскин попросил меня просмотреть дело. Маленький мальчик отказывался отвечать на любые вопросы. Нужен был новый подход. Возможно, новое лицо.
Пленка крутится. Я слышу свой голос:
– Как тебе нравится, чтобы тебя называли: Роберт, Роб или Бобби?
– Бобби.
– Ты знаешь, зачем ты здесь, Бобби?
Он не отвечает.
– Я должен задать тебе несколько вопросов, ладно?
– Я хочу домой.
– Не сейчас. Скажи мне, Бобби, ты знаешь, чем правда отличается от лжи?
Он кивает.
– Если я скажу, что у меня вместо носа морковка, что это будет?
– Ложь.
– Точно.
Разговор продолжается. Я задаю общие вопросы о школе и доме. Бобби рассказывает о любимых телепередачах и игрушках. Он успокаивается и начинает рисовать на листе бумаге.
Если бы ему можно было загадать три волшебных желания, каковы бы они были? После двух неудачных попыток и колебаний он останавливается на следующих: 1) владеть шоколадной фабрикой; 2) поехать в лагерь; 3) построить машину, которая сделает всех счастливыми. На кого бы он хотел быть похожим? На ежика Соника, потому что тот «очень быстро бегает и спасает своих друзей».
Просматривая запись, я узнаю некоторые жесты и повадки взрослого Бобби. Он редко улыбался и смеялся. Избегал подолгу смотреть в глаза собеседнику.