– Теперь они уже комиссары полиции, – поправил Рад. Ну да это большой роли не играет.
– Гм, – вступил Кольберг. – Строго говоря, я только врио комиссара. А настоящий титул – инспектор. Но как сказал Херрготт, это роли не играет. Кстати, может, перейдем на "ты"?
– Пожалуйста, – согласился Бенгтссон, – Тем более что здешние вообще не церемонятся. Я заметил, что дети даже пастору говорят "ты". В тюрьме тоже обходились без церемоний.
– Неприятно тюрьму вспоминать? – спросил Мартин Бек.
– Почему же неприятно. Я там превосходно чувствовал себя. Полный порядок, правильный образ жизни. Куда лучше, чем дома. Ничего плохого сказать не могу. Мне жилось хорошо, никаких осложнений, как говорится... Может, сядем? – сказал Бенгтссон.
Мартин Бек сел, Рад тоже.
Никто из них не подумал о том, что стульев только три.
– Речь пойдет о Сигбрит Морд, – сказал Мартин Бек.
– Ясно.
– Вы... ты ведь её знаешь?
– Конечно. Она живет в двухстах шагах отсюда, через дорогу.
– Она исчезла.
– Я слышал об этом.
– Последний раз её видели около часа дня, семнадцатого, прошлого месяца. В среду, значит.
– Ну да, мне точно так и говорили.
– Она заходила на почту в Андерслёве. Оттуда должна была ехать на автобусе до здешней развилки.
– И это я тоже слышал.
– Свидетели утверждают, что вы с ней разговаривали на почте.
– Правильно, разговаривал.
– И о чем же вы говорили?
– Она хотела купить яиц, спросила, будет ли что-нибудь в пятницу.
– Так.
– Я сказал, что найдется десяток.
– Ну!
– Её это устраивало. Сказала, что десятка хватит.
– А еще что она сказала?
– Спасибо сказала. Или что-то в этом роде. Точно не помню.
– Сигбрит Морд в тот день была без машины.
– Да, мне об этом тоже говорили.
– Вот я и хочу спросить: ты знал, что она без машины? Знал, когда вы встретились на почте?
Фольке Бенгтссон долго молчал, наконец ответил:
– Знал.
– Откуда тебе это было известно?
– Так ведь соседи, хочешь не хочешь – такие вещи примечаешь.
– А ты приехал и Андерслёв ни своем грузовике?
– Ну да, он на плошали стоял.
Рад вытащил из кармана пиджака старые карманные часы и щелкнул крышкой.
– Как раз в это время Сигбрид Морд должна была стоять на автобусной остановке, – заметил он, – Если только её не подобрала попутная машина.
Фольке Бенгтссон посмотрел на свои ручные часы.
– Точно. Все правильно, И мне так говорили.
– И в газетах так написано, – вставил Мартин Бек.
– Я не читаю газет и журналов, – ответил Фольке Бенгтссон.
– Даже развлекательных, вроде "Лектюр"? Даже спортивных?
– "Лектюр" стал не тот, что прежде, одни пошлости. Спортивных журналов совсем не осталось. И вообще еженедельники слишком дорого стоят.
– Раз уж вы встретились на почте и у нее не было машины, почему бы не подвезти её на своем грузовике? Вам ведь было по пути?
Его вопрос опять заставил Бенгтссона задуматься.
– Верно, – произнес он наконец. – Кажется, почему бы не подвезти? Но это только кажется.
– Она просила подвезти её? На сей раз Бенгтссон так долго медлил с ответом, что Мартин Бек счел нужным повторить вопрос.
– Сигбрит Морд спрашивала вас, не подвезете ли вы её на грузовике?
– Честное слово, не припомню.
– Но допускаете такую возможность.
– Не знаю. Это все, что я могу сказать.
Мартин Бек посмотрел на Рада. Тот поднял брови и пожал плечами.
– Может быть, дело было наоборот? Вы сами вызвались подвезти её?
– Ни в коем случае, – немедленно ответил Бенгтссон.
Голос его звучал уверенно.
– Значит, на этот счет у вас нет никаких сомнений?
– Никаких. Я никогда никого не подвожу. Если кто и едет со мной, так это только в связи с моей работой. Да и это бывает очень редко.
– Вы говорите правду?
– Конечно.
– Значит, исключено?
– Абсолютно. Совершенно немыслимо.
– Почему же так – даже немыслимо.
– Видно, такая у меня натура.
Да, натура у Фольке Бенгтссона замысловатая. Есть о чем поразмыслить.
– Это как понимать? – сказал Мартин Бек.
– А так, что я привык по распорядку жить. Любой из моих клиентов может подтвердить, что я не люблю опаздывать. Если меня что-нибудь и задержит, потом спешу нагнать.
Мартин Бек поглядел на Рада, который изобразил на лице гримасу. Её следовало понимать: мол, приверженность Бенгтссона к пунктуальности не подлежит сомнению.
– Меня выводит из себя все, что нарушает обычное течение моей жизни. Кстати, и наша беседа выбивает меня из колеи. Не то, чтобы меня лично, но из-за нее у меня куча дел останется невыполненной.
– Понятно.
– И могу повторить, что я никого не подвожу. Тем более женщин.
Кольберг поднял голову.
– Почему?
– Что "почему"?
– Почему ты сказал: "Тем более женщин"?
Лицо Бенгтссона изменилось, посуровело. И взгляд его был уже не безразличным. Но что он выражал? Ненависть? Отвращение? Страсть? Осуждение?
Возможно, безумие.
– Отвечай, – сказал Кольберг.
– У меня было много неприятностей из-за женщин.
Это нам известно. Но ведь больше половины человечества составляют женщины, от этого никуда не денешься.
– Женщина женщине рознь, – возразил Бенгтссон. – Мне почти одни скверные попадались.
– Скверные?
– Вот именно. Скверные люди. Недостойные представительницы своего пола.
Кольберг безнадежно уставился на окно. Псих, да и только. Но что это доказывает? Вот на груше в двадцати шагах от дома повис, словно обезьяна, фотограф из газеты – можно считать его нормальным? Наверно, можно.
Кольберг глубоко вздохнул и обмяк.
Мартин Бек с присущей ему методичностью продолжал:
– Оставим пока эту тему.
– Оставим, – согласился Фольке Бенгтссон.
– Не будем заниматься общими рассуждениями, обратимся к фактам. Вы вышли из почты всего через несколько минут после нее, так? Что было дальше?
– Я сел в машину и поехал домой.
– Прямо сюда?
– Прямо сюда.
– Теперь следующий вопрос.
– Слушаю.
Мартин Бек был недоволен собой. Почему он никак не может заставить себя говорить "ты"? Кольберг смог, и у Рада это звучало вполне естественно.