- Я никуда не поеду. Откуда мне знать, что вы не врёте.
- Снова ниоткуда. Снова только мне верить. – Говоря это, Гольдман озабоченно оглядывал вестибюль станции. – Быстрее. Нам в Сокольники.
***
- Николай Петрович! Я понял! Я знаю! Я знаю вторую станцию! «Сокольники»!!!
- Андрей, вызывай сапёров! Быстро. Иван, едем!
- Почему «Сокольники»? – выбегая из лаборатории вслед за Тихоновым, крикнула Амелина.
- Я пересмотрел записи допросов. В одном месте Гольдман говорит, мол, станции взлетят на воздух. И тут же поправляется: нет, не на воздух, - слишком уж они глубоко. А первая бомба была на «Воробьёвых горах» - в открытом вестибюле! На красной ветке есть ещё один открытый перегон – от «Сокольников» до «Преображенской площади». И вторая бомба где-то там, я уверен!
- Стой, стой, стой, - Амелина схватила его за плечо, развернув к себе, и, тяжело дыша, произнесла: - Пускай «слишком глубоко» - неслучайные слова, пусть ты прав, и обе бомбы заложены на открытых участках… Но ведь открытых много! Почти вся Филёвская линия – на поверхности, есть открытое место на зелёной ветке, и…
- Оксана, я уверен, я знаю, понимаешь? Я просто знаю, что вторая бомба – тоже на красной. Ну верь мне, просто поверь мне, Оксана! Я уверен, Галина Николаевна скоро будет там… Он заставит её, я знаю… За то, что мы вовремя нашли первую… Он боялся, что мы сможем, подстраховался… Он не отпустит её, Оксана!
Сказал, ужаснулся своей фразе и выбежал прочь.
***
Из проводов и кабелей за окнами сочились тени. Ян Витальевич, сидя рядом, говорил что-то, держа её на прицеле, – пока только взгляда. Говорил, и его слова, смешиваясь с тенями, догадками, фактами, медленно обретали смысл.
К центру Москвы картина сложилась.
Совершив один-единственный неверный шаг, Иван встал перед условием: либо он деактивирует только одну из бомб, позволяя взорваться второй, либо откладывает взрыв обеих, давая отсрочку всем: тем, кто против, и тем, кто за. Галина Николаевна попыталась проследить его мысли – путаные, тревожные, вспугнутые собственной ошибкой, как стая воробьёв…
Он выбрал второе. Он понял, что Гольдман не отпустит её просто так. Он понял, что глупо жертвовать многими ради неё одной. Молодчина, Ваня. Только догадайся, пожалуйста, сумей сделать дело до конца. Чтобы всё не оказалось напрасно.
***
Иван выскочил из машины, не успела та остановиться. Окрик «Тихонов», вместе с грохотом двери, растворился в весеннем воздухе, в звуках близкого метро. Он уже летел, не помня ничего, врываясь внутрь, рассекая толпу.
В вестибюле станции локоть окатила тяжёлая боль – ударило створкой двери, несколько секунд назад. Запаздывали все остальные ощущения: поток горячего воздуха у входа, сквозняк от пролетевшего поезда, крики сзади, рука Круглова, дёргающая назад, от цели…
А цель, цель, какая у него цель?
- Иван, - проорал майор, перекрывая шум поезда. – Иван, это дело сапёров! Не лезь! Стой!!!
Но он не слышал. Метался по скользкому полу, мокрый от пота, бросающийся к поездам.
- Где? Где она?!
Кричал – и сам не понимал, о чём просит: узнать ли, где бомба, или увидеть, почувствовать, где сейчас Рогозина. В каком из этих составов, в скольких километрах отсюда, в скольких минутах?..
Но стоило ему остановиться – у черты на краю платформы, за которую не следует заходить, - как Николай Петрович перехватил его, легко, как картонку, и стряхнул на скамейку, подальше от путей.
- Сойдёшь с места – вышвырну вон!
***
- Прошу. - Ян подал руку – помочь выйти из вагона, но осёкся.
- Сама, - бросила Рогозина, отталкивая его ладонь. Мокрую и холодную. Как скользкий камень у берега.
- Пусто, - осматриваясь, удивлённо заметил он. – Никакого почётного караула в форме ФЭС… Кстати, сколько времени?
- Без семи девять, - машинально глядя на часы, ответила полковник.
- Жаль…
«За-дол-бал». Других слов не осталось.
- Жаль, ещё так рано. Помните, я обещал поцеловать вас, если доживёте до вечера? А, по всей видимости, доживёте. Потому что время вышло. Взрыва нет. Вы победили.
Рогозина стояла молча, неподвижно, чувствуя, что ещё чуть-чуть – минута или меньше, - и она упадёт. Надо успеть решить, что делать дальше. Надо успеть решить, врёт он или нет.
- Глядите!..
Полковник вскинула голову, оглянувшись, и замерла. По платформе бежал Тихонов, растрёпанный, красный, расталкивающий людей, жалкий и дрожащий.
Внезапно она почувствовала, что её просто распирает от нежности к Ивану.
- Ва…
- Стойте! – перехватил её Гольдман. – Последнее желание приговорённого. Вы обязаны его выполнить. Давайте мы не будем ждать. Можно, я поцелую вас, Галина Николаевна? Вы необыкновенная женщина.
- Вы необыкновенный изверг! - крикнула она, вырывая руку из его хватки, замечая, как на той стороне станции вздрагивает Иван, оборачивается и, словно безумный, бросается к ней.
Гольдман, склонившись, тяжело вздохнул.
- Признаю. И присовокупляю к своим деяниям ещё одно. Мне жаль. Смотрите.
И она наблюдала, словно в замедленной съёмке, как Тихонов летит к ним, оскальзываясь на весенней грязи с улицы, опасно близко к рельсам, наперекор течению толпы; а потом из этой толпы выделяются двое – незаметные, обыкновенные, неинтересные взгляду, - и толкают его туда, за черту, за которую не следует заходить.
***
Он почувствовал толчок в спину, отчего-то подкосились ноги, и – резануло слух, резануло по нутру её отчаянным криком:
- Иван! Ива-ан!
Он испугался за неё, испугался до того, что по кончикам пальцев будто пробежала изморозь, - и только потом испугался за себя. Он словно обжёгся тем, что встало перед глазами: рельсы, очень близко, и состав с непривычного ракурса в упор, летящий на него, грохочущий тоннами железа, света, мощи.
Страх до онемения, до черноты в глазах, свист, снова – её крик, на грани визга, - и переворот, головокружительный кульбит, удар спиной, и выдох, воздух, выбитый из лёгких.
Иван, как рыба, открывал рот, пытаясь проглотить воздух снова, начать дышать. Он лежал у края платформы, его огибали выбегавшие из вагона люди, к нему спешила полиция и люди в форме, а рядом, прямо на полу, сидел белый Круглов. Тихонов внезапно понял, как много у него седины.
- Это вы? Успели меня… спасти?..
Майор молчал, глядя куда-то за него, в толпу, сквозь которую бежала Рогозина. Иван обернулся, сморщившись от боли в спине, дёрнулся, рванулся к ней, но она сама была уже почти рядом.
***
А позже была привычная классика, которую каждый из них проходил не раз, по обе стороны: и как потерпевший, и как страж закона. Полиция, скорая, сапёры, свидетели, протоколы…
Гольдман в наручниках.
Оксана с ноутбуком подмышкой.
Андрей без очков. Почему? Потерял? Видимо, потерял.
И, наконец, выход из метро, хлопающие двери, поток горячего воздуха. И апрельский вечер, свежий, пахнущий так, как пахнет только весной.