— Не уходи, нам надо поговорить, — вздохнул он, ненавидя себя за этот искательный голос и понимая, что разговор — только повод.
Дашка стояла боком к нему, и он видел, как побледнел ее профиль. Ему стало вдруг так жаль ее, словно он обидел беспомощную кроху, взвалив на нее непомерный груз, а после отругав за несвоевременную доставку. Андрей понял, что Даша догадалась, почему он решил поговорить. Именно — почему, ни о чем и зачем. Он хотел видеть ее рядом, чувствовать ее — напряженную, несправедливо обиженную, очень уставшую от борьбы с самой с собой и их бестолковой любовью. Господи, да разве бывает любовь толковая?! Он же видит, как страшит ее все это — их неожиданная встреча в собственном доме, его настойчивость и готовность биться о стены, о те стены, которые уже давно превратились в руины. Андрей ощущал ее страхи, будто свои, но остановиться не мог. И разговор действительно был важным. И надежда — оставалась еще надежда.
Дашка знала, что он смотрит на нее. Он, чей взгляд она искала и ждала так долго. Ей не хотелось объяснений, ее пугали слова, жесты, знакомые ужимки и гримасы. Она бы сейчас бежала далеко-далеко, сверкая пятками. Она бы сейчас пустилась в побег даже без этих проклятых денег, без Кирилла, без сына. Да, даже без Степки, так страшил взгляд его отца! И она поняла, что нет ничего мучительнее, чем страх обрести надежду. Она уже привыкла, находя — терять, и все последние месяцы казались ей игрой в прятки с неосязаемой невеличкой по имени Надежда. Дашка не знала, кто водил, но сейчас она не могла себе позволить открыться, и снова пряталась, пряталась, пряталась… Та же — фантом, привидение, — являлась в одном только обличье, говорила голосом Андрея и заставляла слушать ее и верить ей. Дашка из последних сил затыкала уши, чтобы не сойти с ума от этих сладостных песен, красивых обещаний, уговоров, упреков, от этой бесконечной лжи.
Она запуталась, а надежда все не уходила.
Дашка решилась и уже начала действовать, а надежда заглядывала в лицо и ободряюще кивала. Мол, ничего, это ерунда, пустяки, Главное-то — вот, у тебя перед носом, так что завязывай глупостями заниматься! Бросайся ему на шею, бей его, кричи, целуй любимые губы, обнимай его так горячо, чтобы вам обоим никогда-никогда больше не пришлось мерзнуть. Ну что же ты стоишь?!
Так уже было, вспомнила Дашка то, о чем не вспоминала давно. Видимо, подсознание все-таки зацепилось за это.
Они жили в общаге, в одной комнате, хотя Дашка отдавала половину зарплаты Фиме за жилье. Андрея не волновал этот факт ни в малейшей степени. Равно как и заработок Дашки, который доставался ей тяжело и болезненно. О ее работе Андрей спрашивал редко, да еще издевательским тоном, словно нарочно пытался вывести ее из себя и заставить изменить свою жизнь. Он не понимал, что для нее унижением была не работа, а признание в том, что эта работа — унизительна. Ему некогда было вникать в ее запутанные отношения с окружающим миром и с самою собой. Он учился в университете и пытался сделать профессиональную карьеру адвоката. Ему приходили длинные письма от невесты, на полях она — талантливая художница, по его словам, — рисовала их будущую совместную жизнь. Дашка через широкое плечо любимого смотрела на изображения обнимающихся человечков, на барышню с детской коляской, на дом с трубой, из которой валил дым, а в окне виднелась довольная физиономия, очень похожая на Андрея. Браво автору картины! Андрею льстила любовь уже далекой девушки, и он зачитывал иногда ее письма вслух, дрожащим от гордости и самолюбования голосом. Потом он как бы спохватывался и говорил Дашке:
— Это все в прошлом, малыш. Просто воспринимай ее письмо, как книгу, ладно? Если тебе неинтересно, я не буду читать.
Ну да, не будет вслух, а про себя станет зачитываться еще больше. Дашино малодушие не позволяло хлопнуть дверью или честно сказать, что все это ей противно, что это обижает ее, что чужие письма читать неприлично, в конце концов. Андрей, прекрасно понимая ее чувства, прибавлял томления в голосе, с выражением читал строчку за строчкой. Он будто испытывал Дашку на прочность, словно она была самолетом или новой моделью автомобиля.
Она лишь смутно улавливала его желание унизить ее. Даже сам Андрей не мог точно описать чувства, которые владели им тогда. Была ли это любовь заласканного в детстве, привыкшего к обожанию ребенка? Был ли это рассчитанный ход взрослого мужчины, подсознательно стремившегося подстегнуть Дашку к действию? Ему просто невмоготу было видеть, как терпеливо сносит она все удары, не увертывается, не пытается дать отпор, лишь притворяется равнодушной к боли и страданиям. Ее игра в циничную, все понимающую и допускающую женщину, Андрею казалась слишком жестокой. И он тоже стал жестоким к Дашке.