Глаза в глаза — шальные, полуприкрытые, влажные, с водопадом нежности на ресницах.
Он первым отвел сейчас взгляд.
— Зря все это, Андрюша, — выдохнула она, еще не остывшая от его ласк и поцелуев.
— Что это? — зло и бессмысленно выкрикнул он.
— Мы занимались любовью совершенно напрасно, — четко выговорила она, не шелохнувшись, однако не отодвинувшись от него, но мгновенно став недосягаемой.
— Дура!
— Мы трахаемся, а Степка неизвестно где!
— Мы не трахались! Мы любили друг друга!
Что за слова-то такие! «Трахались», «занимались любовью» — все это не их, все это чужое и безликое.
«Тук! Тук! Можно войти?!» — грозно спрашивал Андрей, надвигаясь на нее в прихожей, пока Степка не пришел с уроков.
«Сейчас я буду мою девочку холить и лелеять», — бормотал Андрей, нежно шлепая ее по попке и подталкивая к ванной, где высились горы ароматной пены.
«Давай сольемся, как река и море-окиян!» — пела Дашка, раскидываясь в стоге сена где-нибудь на окраине села по дороге на юг.
«Я так возбудюкалась, что сейчас тебя изнасяфкую!» — шептала Дашка и неслась из другого конца комнаты, опрокидывая мужа на кровать.
Да мало ли что! И вот извольте — занимались… трахались…
— Хватит придумывать вину самой себе и мне заодно, — тихо сказал он, с трудом выговаривая каждое слово, — нам надо сейчас быть вместе, просто надо, и все, только так мы сможем одолеть… Даш! Нам вообще всегда надо быть вместе!
— Иди и приведи мне сына!
— Пойду и приведу. Только не делай вид, что тебе безразличны мы.
— «Мы» уже никогда не будет, ты знаешь.
Дура, чуть снова не выплюнул он. Как это не будет, если вот — они. Лежат и болтают. Ладно, ругаются, оба донельзя разгоряченные и будто опрокинутые в ледяную воду, оскорбленные и скорбящие, взбудораженные, озлобленные, истомившиеся по теплу друг друга. А вместо тепла — только пепел.
И руки сами собой опускаются.
— Сделай, пожалуйста, одолжение, — сказала она деловым тоном.
— Все, что угодно, — светски отозвался он.
— Убери своих крокодилов. Пусть едут по домам, их, наверное, ждут, а я тут одна не пропаду. Если хочешь, могу пообещать, что не поеду никуда.
— И пойдешь пешком? — усмехнулся он, приподнимаясь на локте, чтобы увидеть ее глаза.
Даша не успела отвернуться. И, конечно, он понял, что угадал.
— Никуда я не пойду, — из чистого упрямства настаивала она, — ты же обещал, что привезешь Степку. Я буду сидеть и ждать.
Угу, так он и поверил.
Андрей встал, споткнулся о торшер и, чертыхаясь, стал искать брюки.
— Так ты их отпустишь?
— Нет.
— Тогда я их застрелю.
Пожалуй, могла. Пушку он выложил в машине, но еще один пистолет спрятан дома. Однажды его нашел Степка, но преступника поймали по горячим следам — он разбил статуэтку в кабинете отца, взбираясь на полку, где пылилась вожделенная игрушка. Андрей обнаружил несколько черепков, которые, вероятно, не были замечены сыном. Провели расследование, и как Степка ни упирался — «Это Рик скакал и разбил. А где пушка, я не знаю. Ни сном, ни духом, ни рылом, ни ухом!» — грозный судья в лице взбешенного и перепуганного Андрея готов был вынести приговор.
— Как ты выражаешься! — шепотом возмущалась Дашка, бросая жалостливые взгляды на мужа, который гневно раздувал ноздри и верить сыну не собирался.
— И не смотри на меня так! — огрызался он под вдохновенное Степкино вранье. — Совсем распустились оба!
Мать и сын хором прыснули.
Но оружие все-таки пришлось сдать. Преступник стоял, свесив черноволосую голову ниже плеч. Прятал озорные глазенки. Даша исподтишка поглаживала его по спине.
— Вы, Дарья Максимовна, лучше бы за сыном следили, чем на роликах гонять! — отчитывал строгим голосом Андрей. — Вас я в последний раз предупреждаю. А вас, — он для пущей убедительности ткнул в Степку пальцем, — вас, молодой человек, я приговариваю к недельному сроку в подполе и исправительным работам по физике.