Андрей стиснул зубы, пытаясь не впускать обиду. Уверенность в том, что Дашка говорит так только с перепугу и растерянности, придала ему сил.
— Даш, послушай меня, ладно? Просто сядь и послушай! — Он заставил ее подняться с корточек и усесться на пуфик. — Я найду Степку, найду и привезу домой. Я тебе обещаю.
Она затряслась, будто продрогший под дождем щенок.
— Давай ты сейчас попьешь чайку и успокоишься, хорошо? И приготовь что-нибудь вкусненькое для нас.
— Степка любит пиццу, а духовка сломалась.
— Почему не сказала?
Дашка пожала плечами.
— Засунь ее в микроволновку, — посоветовал Андрей.
— Ей готовиться полчаса. Когда засовывать?
Дашка подняла на мужа заплаканные глаза.
И он не знал, куда от этого деться.
Порог собственного дома, уютный свет фонаря во дворе, шорох ночных бабочек за окном. Ребята с пушками и профессиональной рацией в машине. Жена в простыне. Яростная злость на самого себя. И страх — такого, кажется, он никогда не испытывал. И надежда — такая неистовая, что в горле пересыхало.
— Даш, я приеду со Степкой, — сказал Андрей то, что она ждала.
Она поверила. Ей ничего больше не оставалось.
Быстро, не давая ей времени опомниться и снова спорить, он ткнулся в ее губы поцелуем. И вышел, почти выбежал из дома.
Город томился бессонницей. Должно быть, он так и не привык к ней — богатой и шальной, с запахом крепких сигар и тонким ароматом вин, с бешено вращающейся рулеткой, хорошо смазанными киями, неслышными шинами дорогих авто, блеском украшений на ухоженных пальцах, ухоженных шеях. Другая бессонница — зловонная, с матерком и мордобоем, с налитыми кровью и водкой глазами — тоже нервировала по-прежнему. Нет, город не привык.
И Андрей привыкнуть не мог.
Много лет назад эти ночные откровения манили его — в одном виделось сытое благополучие, к которому он стремился, в другом мерещилось страшное нечто, с которым надо было столкнуться, чтобы осознать собственную хорошую жизнь.
Надо же, он так и не познакомился ни с тем, ни с другим поближе. И не привыкший, незнакомый, сейчас мчался по городу, столько лет державшему его в узде.
Зачем он приехал сюда — молодым, сильным, злобным, будто юный кобелек, готовый бороться за кусок мяса, рыгая от сытости. Больше, больше… И вовсе не для того, чтобы наесться впрок или закопать в укромном местечке. Нужно было другое — доказать, что можешь. ЧТО. МОЖЕШЬ.
Спустя годы он говорил Степке, которого взрослые ребята не взяли играть в футбол, да еще и наподдавали — не больно, но обидно, — он говорил: «Никто не придет к тебе и не позовет за собой к игрушкам или к славе. Ты один. Ты все можешь сам. Надо просто пойти и взять то, что считаешь своим. Надо всегда выходить победителем. Даже если ты проиграл».
А Степка, потирая ушибленные бока, всхлипывал от пережитого унижения.
— Их много, пап. Они старше и сильнее. Я попробовал прием, а они меня скрутили и шлепали по заднице, как будто наказывали! Пап, убей их! Или давай на них Рика натравим!
«Ты один, сынок. Всегда рассчитывай только на себя!»
— А ты? А мама?
— Мама не пойдет уговаривать ребят, чтобы они взяли тебя играть в футбол, — жестко оборвал Андрей.
— Да и не нужен мне их футбол!
— Вот так! Молодец! Разозлись и иди мимо, раз тебе это не нужно! А если нужно, вцепись зубами и держи. Своими зубами! Не Рика!
Как быстро нашлись правильные слова — будто он всю жизнь носил в себе это: беспросветное одиночество и крепко стиснутые челюсти, когда удавалось что-то урвать. Часто удавалось. И действительно, всегда это было в нем. Пока не появилась рядом Дашка. Он расслабился и совсем другое стало тревожить его — собственная уязвимость, когда он смотрел, как она учится кататься на роликах или взбирается вместе с маленьким Степкой на ледяную горку, как рассыпаются ее волосы на раскрытую книгу, когда Дашка читает, а она нетерпеливо убирает их за уши и трясет головой, будто дикая кобылица, как сползает с ее тонкой лодыжки смешной, яркий гольф, и приходится нагибаться, чтобы то и дело поддергивать его.
«Надо всегда выходить победителем!»
Андрей достал сигареты. В открытое окно врывалась бессонная, душная Москва. И не было за спиной дыхания Дашки, не было ее твердых пальцев у него на плечах. Не было ее доверия — это, пожалуй, главное, осознал вдруг Андрей.
Дашка не умела отращивать новый хвост, будто ящерка, вот в чем дело. Не умела, не хотела, не могла — заново ухаживать за теми цветами, которые просто загнулись. Вроде и тепла хватало, и солнце светило, и поливали их вовремя — а они загнулись, и все тут! Можно возродить — но есть ли смысл? Да и сил, наверное, не осталось. И не будет радости оттого, что вновь зацветут эти жухлые, покореженные, пахнущие тиной ветви.