А Москва, что Москва — Дашка уже сознавала, что живет здесь ради Андрея. И свыклась с безликими лицами, бесконечной маетой, ханжеством. Да, казалось, этот город разъедает словно кислота истинную суть вещей, оставляя взамен только внешний лоск. Но разве город — это только дома и площади, улицы, переулки и яркие огни первых реклам? Город — это люди, а люди Дашку не интересовали. Она не ждала от них плохого, но и, встречая хорошее — каждый раз тихонько удивлялась.
Удивлялась пожилой паре, которая, сдавая им с Андреем квартиру, не указала высокомерно на дверь, обнаружив отсутствие регистрации в их паспортах, и — надо же! — не являлась внезапно проверять, на месте ли мебель, не сорваны ли краны. Удивлялась Юрию Ильичу, без ведома которого Фима взяла ее на работу и который пролетал мимо Дашки, не здороваясь, не удостаивая взглядом, а потом вдруг подарил на день рождения огромный торт и изящный томик Ахматовой и даже руки целовал. Целовал, представьте, ее грубые, в заусенцах и цыпках, пальцы.
Удивлялась толстухе в форменной фуражке, пустившей Дашку в метро без жетона. Удивлялась продавщице, запыхавшейся и пунцовой, догнавшей Дашку на выходе с рынка и ссыпав ей в ладонь забытую сдачу. Удивлялась пожилому, усталому дядьке, бросившемуся вслед за Дашкой наперерез пьяному водиле, под колеса которого она едва не угодила.
Город до сих пор нагонял тоску, но уже не острую, с примесью чего-то неуловимого, недоступного, а привычную тоску женщины, чьи глаза равнодушно пробегали мимо витрин и ресторанного блеска. Неприятие ли рождало эту тоску, непонимание радостей столичных жителей или только ностальгия по родным, тихим улицам с редкими прохожими, многословными бабульками, улыбчивыми, неспешными влюбленными парочками.
Сейчас Москва оглушила Дашку. И ливень — словно отголосок ее собственных слез — напугал, толкнулся в сердце нехорошим предчувствием. Мрачно было за окном, еще темнее было на душе, но если с лобового стекла можно стряхнуть воду и грязь быстрыми «дворниками», то в душу дворника не пустишь. Да и где его взять такого дворника?!
Быстро и туго Дашка приложилась к глазам тыльной стороной ладони.
Не хватало еще попасть в аварию, рыдая от жалости к самой себе!
Включила радио, пытаясь заглушить свои страхи, но дорога была мокрой, невнятной, а задорный голос ведущего мешал сосредоточиться. Выключила.
Надо было взять себя в руки. Испытанный метод — покурить. И еще — сосчитать до десяти. Ладно, до тысячи.
Дашка до боли вглядывалась в темноту дождя и считала. Хотя настырный внутренний голос причитал, что испытанные способы в критических ситуациях не действуют. Так и крутилось в голове — критическая ситуация. Дурацкое определение, дикое какое-то! И почему не действуют?
Ей главное — доехать.
Схватить за шиворот трусливого суслика, обожающего деньги. Ба-а-льшие деньги! Шандарахнуть его башкой об стенку, чтобы из глаз брызнули слезы. И еще раз, и еще! Ярость накрыла Дашку плотно, с головой, не оставляя ни единой лазейки сантиментам и раздумьям.
Убью! — клокотало внутри.
Башкой об стенку! — хрипело внутри.
Насмерть! — спокойно уточнялось.
И внутренний голос заткнулся, пасуя перед убежденной, окончательной яростью.
И неожиданно — как начинался — кончился дождь. Сбоку ударило по глазам высокое солнце, и Дашка увидела юный, летний день во всей красе. Стены зелени, огромные лужи вдоль серой ленты дороги, башни многоэтажек, остовы новостроек, муравейник людей.
Жизнь…
Из ливня Даша попала в пробку. Ярость требовала выхода, и Дашка занервничала в бездействии, пялясь на мощный зад джипа. Торкнулась в сторону и наткнулась на изящное бедро «Опеля». Посигналила, понимая, однако, что это бессмысленно. Но ее поддержали, и никуда нельзя было деться от десятков гудящих машин.
Дашка курила и ерзала, ерзала и курила и уже думала оставить машину где-нибудь на обочине и добраться до Кирилла на метро, как вдруг ее внимание отвлекло какое-то яркое пятно, быстро движущееся по тротуару вдоль дороги. Желтая рубашка с капюшоном и какой-то зверской мордой на спине.
— …Ну кто же так ходит в школу, Степка?
— Мам, сейчас на это никто не обращает внимания!..
Дашка трясущейся рукой приоткрыла дверцу машины. Мальчик на той стороне дороги бежал очень быстро, словно спасался от кого-то. Желтая рубаха — широкая, свободная — развевалась в разные стороны.
Брюки колыхались, словно паруса.