Никита чувствовал, что Комолов чего-то не договаривает. То ли самого себя обманывает, то ли просто ворошить не хочет. Сор из избы выносить, вот как это называется. И бесполезно доказывать, что это сейчас может пригодиться. Все может пригодиться, любая мелочь. Как в фильмах про детективов.
— Приятельница у нее есть, Фима, — вдруг вспомнил Андрей, — они сто лет уже знакомы, она вся такая из себя, корова в очках. Пыжистая. Так они редко встречаются, Дашка ведь ни на тусовки не ходит, и в магазин ее хрен вытащишь. Так, чайку попьют и разойдутся.
— Давно она у вас была? — скучным голосом осведомился Никита.
— Кто? Фима? Недавно совсем, то ли вчера, то ли позавчера. Они с Дашкой развеяться ездили в город. И зря ты, Соловьев, делаешь такое умное лицо.
— Я не делаю. Оно у меня по жизни умное.
— Зря, говорю. Думаешь, Фима, похитила Степку из дружеской привязанности?
Никита хмыкнул:
— Ты сам-то понял, что сказал? Может, она в тебя влюблена по самые пятки, вот и похитила.
— Или решила его усыновить, — подхватил Андрей, — у нее ведь нет никого, ни мужа, ни детей. Вас бы свести.
Комолов довольно хрюкнул. И захохотал вдруг в полный голос, представив красавчика Кита, осанистого и резвого, любителя текилы и стройных блондинок, рядом с неуклюжей, вялой и мешковатой Фимкой.
Соловьев терпеливо молчал.
— Она натура тонкая, — добавил Андрей, отсмеявшись, — Дашка рассказывала, что она стихи пишет. Пробилась недавно куда-то. В общем, денег заработала. Так что не наш это клиент, не наш. Но познакомить могу.
Он снова заржал.
— Ладно, — оборвал Кит, — кто еще? Может быть, родственники Дашкины, а? У тебя как с тещей-то сложилось?
— А никак, — хохотнул Андрей, — я ее видел единожды и видеть больше не намерен.
— А Степку они любят? Может, решили, что вы неправильно его воспитываете, и взялись за дело?
Комолов снова собрался хохотать. Им — Дашкиным родителям — было абсолютно фиолетово, как проходит воспитание внука. Они его видели только на фотках. В общем, Андрей собрался хохотать, так его предположение друга развеселило. Но внезапная мысль острым камнем впилась в висок, и Андрей подавился собственным смехом.
— Ты чего?
— Не родители, Кит, не родители. Был у Дашки поклонник один, шибко известный, богатый и жутко в нее влюбленный, очень жениться хотел. А она ни в какую!
Никита тяжело вздохнул:
— Ну вот, а ты говорил, что нема поклонников.
— Первый и последний, — медленно произнес Андрей, словно выталкивая слова, — кроме меня, конечно.
Ох, не договаривал что-то Комолов. Ну ладно, об этом потом. Никита вежливо попросил его вспомнить, как звали поклонника.
— Да откуда я знаю! — разозлился тот, — ты думаешь, Дашка мне все подробности выложила, что ли? С личными данными и размером пениса?
— Андрей!
— Никита! — Он отдышался, сосчитал до десяти и честно попытался вспомнить, но никаких имен Дашка не называла, это точно. И вообще, наверное, ерунда все это.
— Он ее старше намного был. Последняя любовь… Слышь, Кит, ерунда какая-то получается, не он это, явно не он. Зачем ему? Он, должно быть, сейчас на заслуженной пенсии газетки почитывает да кроссворды разгадывает.
— Прям так и на пенсии? — усмехнулся Никита.
Конечно, ерунда, решил он.
Андрей между тем снова ударился в воспоминания.
— Хотя, ты знаешь, логично все получается, — выдал он спустя некоторое время.
— Что все?
— Понимаешь, этот старый пердун очень долго ее добивался. Причем имел все возможности — он был начальником ее отчима и сильно на это обстоятельство напирал.
Никита присвистнул:
— Не очень-то благороден ваш поклонник!
— Он не поклонник, он кобель! Дашка от него в Москву сбежала…
— Даже так?
Никита выразительно приподнял брови, в упор разглядывая друга. Тот недоверчиво хмыкнул:
— Да нет, Кит, слишком это все… по-киношному, что ли… Такие страсти… Да он же правда старикан сейчас совсем.
— Седина в бороду, бес в ребро! — назидательно произнес Никита. — Надо проверить дедулю.
Андрей раздосадованно хлопнул ладонью по колену.
— Ну что ты в самом деле? Я согласен, дед этот был настоящим уродом и говнюком, но сейчас ему зачем лезть в чужую жизнь, а? И потом, как ты себе это представляешь? Он приезжает в чужой город, крадет чужого ребенка, рискует своей башкой и все это для чего?
— Может, у него самолюбие болезненное?
— Ага, — скептически буркнул Комолов, — это его самолюбие пятнадцать лет болело-болело, а теперь вдруг он его лечить удумал.