— Тадеуша!.. Не говори глупостей, просто слушай. Я хотела вымыть руки, но отказалась от этого намерения, потому что из кабинета Ольгерда доносились необычные звуки. Совершенно удивительные.
— Ольгерд приставал к Монике?
— Наоборот...
— Что наоборот? Отталкивал ее с отвращением?
— Глупости. Перестань меня прерывать. Там был Збышек с какой-то бабенкой. Обращался к ней очень нежно.
Я почувствовала себя глубоко взволнованной этим.
— А что говорил!
— Подожди, надо вспомнить. Говорил: «Котик, не беспокойся, я все улажу. Все будет хорошо, никто не узнает...» А потом еще несколько раз повторил «любовь моя» с перерывами...
— Любовь моя с перерывами? Что это значит?
— Не любовь с перерывами, а делал перерывы. Между одной любовью и другой. Тихие, но совершенно однозначные. Ты что никогда в жизни не делала таких перерывов?
— Что? А, конечно, делала...
— Вот именно. Ты не представляешь, как я была удивлена. Збышек! Образец добродетели! И меня чертовски интересует, кто это был с ним. Сначала я решила, что это Моника, но, во-первых, никак не могла связать ее с «котиком», а во-вторых, оказалось, что Моника все это время сидела у Витека в кабинете вместе с Ольгердом. Как ты думаешь, кто это был?
Я ничего не сказала, потому что думать тут было не о чем. Я знала, кто это был, так же хорошо, как то, что Алиция подозревает меня. Я покачала головой.
— Вопреки твоим предположениям, это была не я. Мои контакты со Збышеком в прошлом, впрочем, они никогда не доходили до стадии нежного шепота. Во всяком случае, не на территории мастерской. Что ж, это очень интересное сообщение...
— И что теперь? — спросила Алиция, потому что я долгое время молчала, стараясь привести мысли в порядок. Это не очень хорошо получалось, потому что царящая вокруг суматоха совершенно не способствовала мышлению.
— Теперь буду говорить я, — решительно сказала я. — Ты слушай и в нужные моменты вмешивайся. Может, из этого что-то получится... Тебя еще не допрашивали?
— Нет.
— Это хорошо. Меня уже, и я не могу отделаться от ощущения, что если бы немного подумала, то все уже знала бы. Такое мучительное ощущение!.. Послушай, они знают о нас невероятно много, значительно больше, чем мы сами. И события, которые происходят, прекрасно свидетельствуют об этом. Можно было бы допустить, что все мы закладываем друг друга, но кто-то же должен был начать первым. Первым допрашивали Януша, который ничего не знает о делах Данки, Каспера, Моники... Знал только обо мне, но поклялся, что ничего обо мне не говорил, и я ему верю. Следующей была я, и со всей решительностью утверждаю, что они оказались прекрасно информированы. Откуда?..
— Именно поэтому я не могу избавиться от идиотского ощущения, что они разговаривали с покойником, — недовольно сказала Алиция.
— Я боюсь, что твое ощущение не лишено оснований. Попробуй проанализировать, откуда оно берется и когда впервые возникло.
— С какого времени появилось ощущение?
— Да.
— По-моему, это все началось с Каспера... Я точно знаю, что Каспер в пьяном виде плакался в жилетку Столяреку относительно своих чувств к Монике. Мне он тоже плакался...
— Подожди! — прервала я ее. — Я уже нахожусь на финишной прямой! Кто больше всех знал о Данке? Ярек! Но Ярек пошел на допрос только сейчас. Ты можешь подсчитать, сколько раз Ярек ходил выпивать вместе со Столяреком?
— Я должна подсчитать?.. — забеспокоилась Алиция.
— Нет, необязательно. Данка не сказала, Ярек не успел. Кто знал о моих финансовых махинациях с Тадеушем? Веслав, Януш и я. Ну и, конечно, Тадеуш. Януш ничего не сказал, я — тоже, Веслав не сказал...
— Откуда ты знаешь, что Веслав?..
— В то время он еще не разговаривал с ними... Тогда кто остается? Последний человек: покойник! Хорошо, хорошо, я знаю, что это нонсенс, но в этом что-то есть... Ну, теперь ты!
— Подожди, — сказала Алиция, нахмурившись. — Действительно... Не нашли ли они, случайно, чего-то среди вещей Тадеуша?
В эту минуту на меня, наконец, снизошло озарение, которое должно было бы снизойти уже давно.
— Алиция, ты гений! — в восторге вскричала я. — Ты восьмое чудо света!
— Что ты говоришь, — вежливо удивилась Алиция и вопросительно уставилась на меня.
— У Тадеуша была записная книжка. Большая зеленая записная книжка, вся исписанная, прекрасно мне знакомая, потому что там, кроме всего прочего, записывались и наши с ним расчеты. К чему еще могли относиться подслушанные мной слова: «нужно это подробно изучить...», если не к найденной милицией этой записной книжке?!
— Ну хорошо, — с сомнением сказала Алиция. — Но он, наверное, не вел в записной книжке дневника, касающегося дел сослуживцев?
— Дай мне сосредоточиться, что-то у меня снова начинает вырисовываться. У меня появляются какие-то странные подозрения...
Я немного поколебалась, потому что подозрения были не очень приятные, и продолжала:
— Он знал о разных людях много компрометирующих сведений. Казик... этим объясняется все, что касается Казика... И эти крики Рышарда... Иначе, почему все одалживали ему деньги?
Мы обе замерли, глядя друг на друга, потом Алиция громко и протяжно свистнула.
— Я должна вернуть тебе твои слова, — сказала она. — Ты гений!
Вследствие длительных интенсивных размышлений ноги у нас окончательно одеревенели. После того как мы совершили под этим зеркалом ошеломляющие открытия, наше напряжение, видимо, ослабело, и теперь состояние наших ног значительно влияло на работу мыслей.
— Это значит, что тот, который имел больше, имел больше, — сказала Алиция, безнадежно оглядываясь вокруг. — Сядем где-нибудь, ради Бога! Я больше не могу.
— Сядем, при условии, что сидя ты будешь продолжать рассуждать дальше, — категорически потребовала я, хотя сама чувствовала себя не лучше.
— Сидя — все что угодно! — поклялась Алиция. — А пока я вообще перестаю понимать, что ты мне говоришь Поэтому я перестала говорить, но прежде чем мы расстались, в вестибюль влетела Иоанна.
— Пану Влодеку плохо! — взволнованно закричала она. — Где пани Глебова? У нее есть валериановые капли!