– Нам пора. Пошли. Официант, счет!
Люди вокруг них живут своей жизнью, живут в полном смысле слова минутой. А Мегрэ живет как бы тремя, пятью, десятью жизнями сразу: он в Канне и в Сен-Рафаэле, на бульваре Батиньоль и на улице Коленкура…
Они выходят на тротуар, под дождь. Старик с обезоруживающей простотой спрашивает:
– Куда вы теперь меня?
– Послушайте, Пикар, вы не очень огорчитесь, если еще одну ночь проведете в тюрьме?
– Они тоже сидят?
– Нет… Завтра утром я за вами пришлю. Там посмотрим.
– Вам видней.
– Такси!.. В дом предварительного заключения. Темные набережные. Красный фонарь у входа в тюрьму.
– Привет, старина. До завтра. Надзиратель, примите задержанного.
Надзирателю, который ведет старика в помещение для личного обыска, и в голову не приходит, что его подопечный только что ужинал с комиссаром Мегрэ в пивной на бульваре Клиши.
На набережной Орфевр светятся лишь два окна. Мегрэ представляет себе картину: мать с дочерью томятся на стульях, Люкас зевает, Жанвье наверняка заказал пиво и сандвичи. Подняться, что ли, к себе? Или…
Мегрэ шагает по набережной, потом с минуту стоит, облокотившись на парапет. Дождь, уже превратившийся в изморось, освежает ему лицо.
Обрывки мыслей… Черт побери! Гадалка чего-то ждала – если не удара судьбы, то, по меньшей мере, неприятностей. Говорила о человеке, который еженедельно «мотается» в Париж, и это слово само по себе достаточно ярко характеризует субъекта, о котором шла речь.
В пятницу к дому подкатила машина. Несомненно, зеленая спортивная.
Мегрэ добрался до Нового моста. Мимо проезжает свободное такси.
– Улица Коленкура.
– Какой номер?
– Я скажу, где остановиться.
Можно, конечно, подождать до утра. Так было бы законнее. То, что комиссар собирается проделать, безусловно, нарушает все нормы – но разве это в первый раз? И разве преступники стесняют себя нормами?
Мегрэ даже мысли не допускает о том, чтобы поехать спать. Ничего с собой не поделаешь: он уже завелся.
– Притормозите. Чуть дальше налево. Белый магазинчик.
Он велит шоферу ждать и звонит. Звонить приходится трижды, хотя кажется, что звонок вот-вот перебудит весь уснувший дом. Наконец замок щелкает. Комиссар нащупывает выключатель ночного освещения, стучится в окошечко привратницкой.
– Где живет молочник?
– Чего вам? В чем дело?
Привратница окончательно стряхивает с себя сон. Какая она смешная в бигуди!
– Я спрашиваю, где квартира молочника… Что вы сказали?.. Значит, живут позади лавки?.. Звонка нет?.. А Эмма, их служаночка, где?
– Эта – на восьмом этаже: торговец снял ей комнатку для прислуги.
– Благодарю, сударыня. Не бойтесь: я не нашумлю.
Начиная с четвертого этажа ночного освещения нет, и Мегрэ находит дорогу с помощью спичек. Вот и восьмой. Привратница сказала: «Третья дверь». Комиссар осторожно стучит. Прикладывается ухом к двери. Слышит вздох, потом шорох – тяжелое горячее тело ворочается в постели.
– Кто там? – раздается сонный голос. Он шепчет, боясь разбудить соседей:
– Откройте, это я, комиссар… Шлепанье босых ног по паркету. Затем свет, шаги назад и вперед. Наконец дверь приоткрывается, и взору комиссара предстает толстушка с испуганными глазами и еще опухшим от сна лицом. Она в ночной рубашке.
– Что вам нужно?
В комнате пахнет ночью, женщиной, влажной постелью, рисовой пудрой и мыльной водой.
– Что вам нужно?
Мегрэ притворяет дверь. Эмма набрасывает старое пальто на рубашку, под которой проступают расплывчатые формы, придающие девушке сходство с набитой отрубями куклой.
– Его арестовали.
– Кого?
– Убийцу. Человека с зеленой машиной.
– Что вы говорите?
Соображает она туго. Тем не менее глаза ее затуманиваются.
– Я говорю, что его арестовали. Нужно, чтобы вы поехали со мной на набережную Орфевр и опознали его.
– Господи! Господи! – всхлипывает она. Наконец выдавливает: – Не может быть!
Комиссар поворачивается, когда она еще в одной розовой комбинации застегивает чулки. Ба, он и не такое видывал! Да она и сама забыла, что одевается при постороннем мужчине.
– Вы опознаете его, хорошо?
– А мне дадут с ним увидеться и поговорить?
Тут она с рыданиями падает на постель, трясет головой и твердит:
– Не поеду! Не поеду! Это я виновата, что вы его забрали!
Если бы какой-нибудь фотограф мог заснять Мегрэ в этой крошечной комнатке сейчас, когда он, огромный, склонился над толстушкой в комбинации и похлопывает ее по розовому плечу!
– Успокойтесь, детка, и пошли. Нам пора!
Она кусает простыни. Упрямо трясет головой, словно с отчаяния решила вцепиться в кровать и держаться за нее.
– Вы и без того наделали много глупостей. Не подоспей я вовремя, вам бы тоже сидеть в тюрьме.
Магическое слово разом унимает Эмму, она вскидывает голову:
– В тюрьме?
– Да, и долго. То, что вы натворили, может рассматриваться как сообщничество. Почему вы не опознали его, когда я показал вам фотографию?
Девушка до крови кусает нижнюю губу, лицо ее вновь выражает упрямство.
– Потому что я его люблю.
– Из-за вас мы все эти дни теряли время впустую. Он мог скрыться, а мы – арестовать невиновного. Одевайтесь и не вынуждайте меня звать полицейского, который ждет внизу.
Странная, однако, парочка спускается по темной лестнице! Такси все еще ждет.
– Садитесь.
– За что он ее убил? – мечтательно спрашивает Эмма в машине. – Она была его любовницей, да? Принимала других мужчин, а он ревновал?
– Возможно.
– Уверена, что это так. Он ее любил…
Мегрэ поднимается вслед за девушкой по лестнице уголовной полиции, углубляется в длинный, освещенный одной-единственной лампочкой коридор. Жанвье слышит шаги, выходит из кабинета и с изумлением видит начальника, несмотря на столь поздний час, в обществе разносчицы молока.
– Что они делают? – любопытствует комиссар.
– Девушка спит. Мать ждет.
Мегрэ входит к себе в кабинет, впускает Эмму, закрывает за нею дверь.
– Где он?
– Минутку. Скоро вы его увидите. Садитесь. Бедная толстушка, обычно такая розовая, бледна этой ночью, как диск луны.
– Помните, когда вы пришли сюда в первый раз, как велел ваш хозяин, я вам показал вот эти фотографии, так ведь?
Комиссар не вываливает снимки кучей, а предъявляет их один за другим, наудачу, и называет имена:
– Жюльен-Наколка… Бебер из Монпелье… Перепел…
Волнуется он куда больше, чем девушка, сейчас решающая минута. В лицо Эмме не смотрит: он придумал, как не спугнуть ее, и не сводит глаз с ее рук. Одну она положила ладонью на стол, другую как бы держит наготове, чтобы разом вцепиться в обличительное фото.
– Малыш Луи из Бельвиля… Жюстен…
Мегрэ задерживает дыхание, и вдруг грудь его раздувается: он наконец может вздохнуть, выйти из своей тягостной неподвижности, потому что обе руки Эммы словно свела судорога.
– Этот, не правда ли? Жюстен Тулонец. Девушка дрожит как от холода. Смотрит на собеседника, и выражение ее лица меняется.
– Вы не знали?.. Где он?
Теперь ей все становится понятно, ее охватывает гнев, она чуть ли не бросается на комиссара:
– Значит, это была неправда? Вы его не арестовали? Приготовили мне ловушку, и я… я сама… Сама!
– Спокойно, детка, спокойно! Могу вас уверить, ваш Жюстен – порядочная гадина.
– Сама! Сама!
– Ну, полно! Вы устали, и вам рано вставать. Вас отвезут домой.
Мегрэ звонком вызывает Жанвье:
– Отвезешь девушку, старина. Будь с ней помягче, и если в шкафу что-нибудь осталось, налей ей рюмочку для подкрепления.