Девушки надолго замолчали. Орла собралась с силами и оглядела Флосс. Из нее никогда не получится актрисы, подумала она. Ее слишком много, и она слишком уж порывистая. Но Флосс, кажется, и не хотела быть актрисой. Она хотела быть той, кем уже была, хотя никто об этом пока не знал: звездой. Человеком, чья значимость преувеличена. И ее речь — холодная пощечина восьми миллионам живущих вокруг мечтателей — задела в душе Орлы какие-то струны.
— Я не знаю, — наконец неуверенно произнесла она. — По мне, так это полный бред. — Орла попыталась сдержать отрыжку, но обнаружила, что это и не отрыжка вовсе, наклонилась вперед, и ее вырвало на деревянный настил. На обратном пути виски обжег пищевод еще сильнее. Орла пнула свою сумочку в сторону Флосс. — Можешь достать платок? — задыхаясь, попросила она.
Флосс покопалась у нее в сумке.
— О-о-о! — протянула она через мгновение, что-то вынимая оттуда. — Знакомая карточка.
Часто дыша, держа руки на коленях, Орла покосилась на соседку и увидела, что та двумя пальцами с округлыми ногтями держит дешевую визитку Марии Хасинто. Ту, что Орла нашла у лифта. Эту картину она не забудет никогда: Флосс, хитро улыбаясь, размахивает карточкой. Она вспомнит о ней в тот последний день, когда кровь пропитает ее рубашку и Флосс тихо, в кои-то веки стараясь, чтобы ее не услышали, скажет: «Таков был договор, и ты это знаешь».
И к тому времени у них действительно будет договор, с юристами, печатями и в двух экземплярах, но Орле всегда казалось, что закорючки, которые она онемело нацарапала на тех документах, связывали ее обязательствами меньше, чем неспособность спорить с тем, что Флосс сказала дальше. Соседка аккуратно положила карточку назад в сумку, словно хотела защитить кусок тонкого картона. Потом вытолкнула ногой детскую машинку из лужи рвоты и повела Орлу с крыши, не наведя в садике порядок и оставив ворота широко открытыми. Когда они вошли в дом и остановились около лифта, Флосс улыбнулась и прижалась лицом к волосам Орлы.
— Не думаю, что эта затея кажется тебе бредовой, — прошептала она ей на ухо. — Полагаю, ты такая же, как и я.
Глава четвертая
Марлоу
Созвездие. Калифорния
2051
По окончании вечеринки у Жаклин Марлоу велела своей машине везти ее длинным путем, надеясь вернуться домой, когда Эллис уже ляжет спать. Автомобиль подчинился и свернул на Клуни-стрит, которая лениво петляла по Созвездию. Марлоу откинула спинку сиденья и легла на бок, глядя, как за окном проплывает ее родной город. После двух коктейлей она была как в тумане и, взглянув в зеркало, поразилась, какой нелепой и старой выглядит с заколкой-бантом. Удивляло и то, насколько иначе она воспринимала Созвездие в юности, когда еще мало о нем знала. Она выросла в окружении деревьев, осенью одетых в рубиново-красную листву, а весной радующих чистой белизной цветов, вблизи нежно-зеленых холмов, тянувшихся за чертой города, — их силуэты выдавались на фоне бледно-кораллового заката, который всегда наступал вовремя и производил захватывающее впечатление. Но закаты, как Марлоу узнала позже, были постановкой — холмы подсвечивались снизу громадными лампами с розовым светом, потому что Сеть любит пунктуальность и не может полагаться на природу. Холмы, на которых она подростком растягивалась в бикини, наслаждаясь одиночеством — другим детям в городе мамы загорать не разрешали, — были на самом деле укрепленными убежищами, где в случае внезапного нападения могли укрыться актеры. Что касается деревьев, то они оказались искусственными и огнеупорными, со стволами из стекловаты, обернутыми винилом, имитирующим кору. (Созвездие было построено на руинах после разрушительного пожара, стершего с лица земли все живое.) Со временем Марлоу стало известно, что цветы и другие растения, которые она так любила, в природе никогда не существовали в одном ареале, особенно в Калифорнии. Их листья и лепестки были вырезаны лазером из акрила и меламина, а ярким цветом они наливались по желанию сети, повинуясь нажатию кнопки.
Но даже притом, что все в этом городе являлось постановкой, Созвездие было даже более реальным, чем полагали его поклонники. Хотя Марлоу знала, что люди думают иначе, ее жизнь, в сущности, шла не по сценарию. Конечно, сценаристы делали свое дело; они жили на окраине города в серых панельных высотках — невероятно уродливых зданиях, словно нарочно сконструированных, чтобы напоминать писателям об отсутствии свободы творчества; однако не они решали, что Марлоу произносит. Когда они давали Марлоу пространные наставления о том, как себя вести, или пропалывали ее гардероб, то напоминали скорее властную тетушку. Руководители сети действовали более завуалированно и в то же время более прямо. Они жили среди актеров, постоянно меняя роли и функционируя как бдительная массовка — не так давно Марлоу с изумлением обнаружила за стойкой джус-бара самого начальника сюжетного отдела, который передавал ей ее обычный смузи. Начальство не вступало в открытые разговоры ни с актерами, ни с аудиторией, но постоянно находилось у Марлоу в голове, управляя ею через девайс. Ей позволяли делать самостоятельный выбор, но также закрывали доступ ко множеству возможностей. Иногда она чувствовала себя мышью в лабиринте — бежать можешь как угодно быстро, но все повороты уже предопределены.