— Есть…
В комнате комбата ни души, — майор Чапель еще не возвратился из госпиталя, а командир роты Борзенков уехал в командировку.
Ковалев позвонил Чапелю: действительно с Груневым обошлось более или менее благополучно.
«Зачем я вызвал сюда Санчилова? Чтобы продолжить разговор, неудачно начатый при сержанте? Почему все время лишь резкости и резкости? Я ведь толком не знаю, как и чем живет этот совсем молодой человек. Вместо того, чтобы помочь ему войти в новую среду, свожу все к официальному нажиму, к требовательности — и только. Или хочу прослыть „крутоватым батей“, который тем не менее „зла не помнит“ и легко сменяет гнев на милость… Дешевые штучки».
Во время первого знакомства Ковалев расспросил лейтенанта о его семье, так сказать, заполнил устную анкетку. А потом были вызовы в штаб дивизии, нахлынули полевые заботы, и Ковалев на какое-то время упустил лейтенанта из виду.
Месяц же спустя, словно спохватившись, начал его мелочно опекать.
Владимир Петрович прошелся по небольшой комнате, остановился у окна. Дождь усилился и барабанил по железным подрамникам.
«Что может дать такая опека? У Санчилова есть командир роты, батальона… Хотя с ними, наверно, отношения складываются не лучшим образом… Видя мое недовольство, они не милуют лейтенанта. Чапель наверняка покатил на него не одну гремящую бочку. Нехорошо, все нехорошо…»
В дверь деликатно постучали.
— Войдите.
— Товарищ подполковник, лейтенант Санчилов по вашему приказанию прибыл.
Он уже собранней, спокойней, видимо, внутренне подготовился к продолжению разговора.
— Садитесь, Александр Иванович, — пригласил Ковалев и сам сел напротив Санчилова, отделенный от него узким, маленьким столом, на котором только и помещались ладони.
Свет лампочки ложился сверху на жесткие вьющиеся светлые волосы лейтенанта.
— Как вы устроились в общежитии? — неожиданно спросил подполковник, и Санчилов растерянно потрогал портупею.
— Как все, — с недоумением ответил он.
«С чего это подполковник вдруг заинтересовался? Может быть, считает, что живу далеко от части и мало бываю здесь?» — опасливо подумал Санчилов.
— Загляну к вам как-нибудь. Можно?
— Пожалуйста, — без особого энтузиазма ответил лейтенант и, словно уже готовясь к неприятному визиту, худыми пальцами расправил гимнастерку под ремнем.
— Вы сейчас в подразделении из-за этого случая? — спросил Ковалев.
— Нет, с утра домой еще не ходил…
— Почему?
— Да не успеваю…
Разве мог признаться, что ему все кажется, будто без него во взводе что-то произойдет наподобие сегодняшнего. Санчилов просто боялся уходить. Недавно сказал в сердцах рядовому Дроздову (конечно, не надо было говорить): «Я вот торчу с вами, а мне давно пора домой». Так наглец ответил: «А вы идите, мы обойдемся».
— Мне еще мой ротный, майор Демин, внушал: «Хороший командир никогда не отсутствует», — сказал Ковалев. — Эту мысль не вредно бы усвоить, Александр Иванович. Вот вчера ваш взвод несколько часов починял забор городка. Зачем вам понадобилось присутствовать при этом?
— Бросить одних? — с недоумением спросил Санчилов.
— А сержант? Так мы офицерское время предельно обесцениваем.
Лейтенант заметил, что у командира полка любимое слово — «предельно»:
— Я об этом не подумал, — признался он.
Ковалев давно уже отказался от «великих сидений» своих офицеров из боязливого опекунства. Наоборот, призывал их находить время для театра, книг, друзей. И сам придерживался правила — не мозолить глаза подчиненным. Тем значительнее становилось его появление в батальонах.
Подполковник внимательно посмотрел на Санчилова.
— У вас опытный заместитель… На сержанта Крамова предельно можно положиться… Дайте же ему поработать! Незачем вам сидеть во взводе от зари до зари.
Лейтенант промолчал. И с Крамовым у него не ладилось, хотя были они одногодками.
Высокий, с хрящеватым носом и неприветливым взглядом серых холодных глаз, Аким Крамов, сразу почувствовав армейскую неопытность Санчилова, то и дело навязывал ему свою волю, порой втягивал в какие-то конфликтные ситуации. Вот даже недавно… Сержант приказал солдату Дроздову вымыть лестницу, а тот пробурчал:
— Нашли крайнего!
От такой дерзости сержант, естественно, пришел в ярость.
— Рядовой Дроздов, вам… в наказание… остричь голову под нулевку.
Это, как позже узнал Санчилов, было вопиющим нарушением Устава, выдумкой сержанта. В армии разрешали носить и прическу «бобрик», и, как у самого Крамова, полубокс с пробором. И, конечно же, «остричь голову» было бы наказанием, оскорбляющим человеческое достоинство.