-- И мотню застегни, Швейка,- танкист хрипло рассмеялся. - Солдат называется.
-- Виноват,- опять согласился с начальством Дихтярёв.
-- Вояка, нахуй, как до сюда с такими дошли, хер пойму, - подытожил танкист. - Авиация, пошли дальше пить.
-- Ефрейтор, а что у этих женщин будут рассматривать? - добродушно спросил Громаченко, пряча улыбку в густых рыжих усах. Среди женщин не было мясистых вожделённых фрау и он уже поворачивался обратно к "виллису". - Неужели...
Громаченко зашёлся в зычном хохоте. Дихтярёв тоже робко хихикнул, за что чуть было, не схлопотал по шапке от не шутку расшалившегося Сашки.
-- Это ж эти...- странно посмотрев на Сашку, замялся ефрейтор. - Эти... Шлюхи, в общем. Бляди из полевого бордингхауза для солдат. Товарищ старший лейтенант Зимин мне и приказал до ТЭПа их сопроводить, для дальнейшего рассмотрения.
Сашка от неожиданности покачнулся на нетвёрдых ногах, а развеселившийся Громаченко подавился своим хохотом. Дихтярёв ещё раз глупо хихикнул, посмотрел на помертвевшего лицом Сашку и тут же стыдливо отвернулся, застёгивая ширинку. Высокая женщина, с которой ефрейтор вышел из-за сгоревшего танка, равнодушно зевнув, заняла своё место рядом с другими женщинами, замершим в ожидании своей судьбы. Сашка отхлебнул коньяка из фужера, и нервно подёргивая ртом, пошёл вдоль строя, пристально вглядываясь в молодые женские лица. Пыль глухо скрипела под подошвами его сапог начищенных до зеркального блеска.
-- Бляди, - зло выдохнул Сашка. - А я с вами за Победу хотел.
Конвоир справившийся наконец с тремя пуговицами на ширинке своих ватных штанов, почтительно семенил за подполковником, одобрительно кивая головой.
-- И ты сука,- в ярости закричал Сашка русоволосой хохлушке, которая спешно отвела в сторону свой взгляд. Слёзы расчертили на её чумазом лице светлые извилистые дорожки.
-- А я думал ты своя.... За Победу с тобой хотел.... Блядь немецкая.
-- Вот так дела,- озадаченно протянул за Сашкиной спиной танкист. - Как же это можно, а? Молодые, красивые и.... Вам деток рожать.
-- А дэ ты у сорок пэршому був? - всхлипнула от обиды русая украинка. - Чого ж вы нас нимакам отдали?
-- В сорок первом? - танкист осоловело посмотрел на девушку. - В Забайкалье.
-- А я у...
-- Молчать,- заорал Сашка, обрывая украинку. Для него лично обида русоволосой была неправильной и несправедливой. Он, сузив глаза до самой невозможности, процедил сквозь зубы:
- Ты мне в глаза сука смотри. Я в сорок первом, с первого дня, кровью небо пачкал, блядина.
Он резко развернулся на каблуках и обескураженный замер. Фужеры выскользнули из его ослабевших пальцев, звонко брызнув осколками хрусталя на серый асфальт, побитый танковыми гусеничными траками. Перед Сашкой, кутаясь в защитную плащ-палатку, зябко переступая босыми ногами, стояла Оксана, опустив низко голову и ссутулив узкие плечи. Его единственная и ненаглядная женщина,- та по которой он, как и положено, тосковал долгими бессонными ночами в госпиталях и землянках, та чьё фото он всю войну таскал рядом с офицерской книжкой и партбилетом. Тёмная ночь, на поленьях смола как слеза, наркомовские сто граммов и бортстрелок Тищенко с гитарой, под которую так хорошо грустится о потерянной в горниле войны женщине.
Той, что он потерял ещё в сорок первом, тщётно пытался разыскать четыре года и, наконец, отыскал.
-- Оксана?
Сашка не поверил своим глазам, в которых предательски защипало от слёз.
- Оксана.... Это ты?
Его жена, брошенная в хаосе внезапного немецкого вторжения в Торжеуцах в сорок первом году, стояла перед ним здесь, за тысячу километров от родного дома, на привокзальной площади чужого, покорённого им города, чьи улицы ещё тлели в пламени пожарищ, стояла, зябко кутаясь в защитный брезент немецкого дождевика. Сашка едва не полез в нагрудный карман кителя, чтобы достать её помятую фотографию - не верилось, что перед ним стоит Оксана, просто похожая девушка, просто... просто.... Просто этого не могло быть.
-- Оксана,- повторил Сашка имя, с которым засыпал и просыпался. Лицо Оксаны скрылось в его памяти, и сейчас он вглядывался в знакомые черты, скрытые под слоем подвальной копоти, до последнего надеясь увидеть перед собой чужую женщину.
-- Саша,- прошептала Оксана, не сразу узнавшая мужа в этом красивом, статном офицере, разбившем зачем-то у её босых ног два хрустальных фужера. - Саша, ты зачем стекло разбил? Как же я дальше пойду?
-- Знакомая?- выглянул из-за Сашкиного плеча Дихтярёв, жить которому оставалось меньше минуты. - Не положено.
Сашка тупо посмотрел на ефрейтора, потом на Оксану и неожиданно понял, что она - одна из них. Одна из этих блядей понуро разглядывающих грязь под ногами и не смеющих посмотреть в злые Сашкины глаза. Одна из тех, кто, наверное, ещё вчера давал немцам из "ягдтигера", пулемётчикам из дотов или солдатам из зенитных расчётов. От мысли, что его жена давала тем, кто жёг "Ильюшины" над Шарлоттой, Сашка до крови прикусил губу. И Тищенко, который всё пел про улыбку её и глаза погиб за спиной у Сашки, изорванный в клочья в тесной кабине стрелка.
Пьяный и медленно переполняющийся холодной, ясной злобой, Сашка небрежно отодвинул щуплого конвоира в сторону, да так, что бедолага едва не вылетел из своих истоптанных кирзачей второго срока службы. Шапка, на которую Сашку так и подмывало покуситься, слетела с лобастого ефрейтора.
-- С-сука,- сплюнул на битый хрусталь Сашка. - Подстилка немецкая.
Его пальцы нащупали жёсткий клапан кобуры, где мирно покоился табельный ТТ с синими плексигласовыми накладками на рукояти. В голове рефреном всё ещё пульсировало заунывное Тищенковское "мне в холодной землянке тепло..." и что-то там дальше про глаза и улыбку, которая вот так беззащитно резала Сашке глаза.
-- Э, не балуй,- взвизгнув фальцетом Дихтярёв, сдёргивая с плеча ремень тяжёлой винтовки. Сиренко, не понимая, что происходит, положил палец на спусковой крючок ППС и готовый ко всему, направил ствол автомата на конвоира.
-- Сашка,- крикнул моментально протрезвевший Громаченко, тоже не понимающий, что происходит. - Сашка, не дури!
Оксана стояла, беспомощно улыбаясь и не отрывая взгляда от широкой Сашкиной груди, где солнечными зайчиками играли золотые ордена и медали.
Русоволосая украинка охнула в ужасе и по колонне женщин, как вздох пронеслось короткое слово - "муж".
-- Не балуй,- уже совершенно тоскливо, будто чувствуя что-то нехорошее, вскрикнул Дихтярёв, так и не сумевший снять с плеча винтовку.
-- А будь ты проклята, Иуда, - прохрипел Сашка, у которого от обиды навернулись на глаза слёзы. Звезда Героя, новые погоны, тихий умиротворяющий солнечный денёк - всё это теперь показалось Сашке стыдным и неуместным, почти издёвкой. Чего стоили такие победы?
И как же так?
-- Авиация, ты чего? - примиряющее начал танкист, которому хватило смерти вчера утром, но Сашка не дал ему договорить.
-- За измену Родине, мразь, - только и сумел выдавить из себя Сашка, взводя курок пистолета.
Оксана закрыла глаза, а русоволосая украинка заплакала беззвучно, не поднимая глаз на разъярённого Сашку.
- За предательство....- сказал он, чтобы хоть на немного оттянуть мгновение когда указательный палец надавит металл спусковой скобы, но капитан-танкист, не давая ему договорить, резко перехватив, крутанул в сторону кисть Сашкиной руки с тяжёлым ТТ, так ладно сидевшим в его ладони. Следующим на плечах Сашки повис Сиренко, который понял, что беречь своего командира надо от него самого и теперь пытавшийся повалить подполковника на землю.
Грохнул выстрел, и пуля стегнула свинцом тишину на привокзальной площади. Женщины пугливо отпрянули в стороны. Теперь не стесняясь, рыдали все. Все кроме Оксаны, которая удивлённо открыла глаза на звук выстрела. Она стояла целая и невредимая, а ефрейтор Дихтярёв протяжно ойкнул, и споткнувшись, завалился набок. Его жёлтый ватник порыжел на груди кроваво-красным пятном аккуратно прожжённым пулей по центру. Сиренко, вцепившийся в Сашку, ослабил хватку.