Её пальцы осторожно прикоснулись к золоту орденов на Женькином кителе. На Пархоменке равнодушные ко всему барыги давали за "Знамя" пять тысяч, а за "Войну" первой степени - семь. Она едва удержалась, чтобы не посчитать, сколько, денег пришпилено к Малаховской груди. Двадцать три немца сбитых в воздушных боях на рынке потянули бы совсем недорого. И поэтому могла Оксана рассказать сейчас Женьке о своём первом немце, молодом оберсте с лицом исполосованным мелкими неглубокими шрамами - пуля угодила прямо в смотровую щель танка, это когда их полевой бордингхаус прикомандировали к офицерскому госпиталю, и как они едва выскочили потом из-под бомбёжки на Гумбиненнском шоссе. Могла рассказать, что в сорок пятом, когда отменили талоны на питание за трёх "обслуженных" немцев стали давать полкотелка обычной солдатской каши. Или что-то ещё....
Но про Омск, о "бандитских" деньгах в прорезиненной обёртке от немецкого индивидуального пакета сказать она не могла. Это было надёжно спрятано, как обычно прячут уродливые шрамы.
Омск, Живановская слободка. Февраль 1951 года.
Вечерок был снежным - крупные белые хлопья холодного снега сыпались с иссиня-чёрных небес, зависая в замирающем холодном воздухе. Паря в ночной невесомости снег стелился вокруг мягкой завесой, лентами цепляясь за чёрные ветви деревьев. Живановская слободка, одна из многочисленных Омских поселковых окраин, тонула в непрерывном февральском снегопаде, наметавшим под заборы волны глубоких снежных сугробов.
В это ночное ненастное время Живановка мирно спала - две кривые извилистые улочки между лабиринтами сараев вторили снегопаду назойливым собачьим лаем, который угасал коротким эхо в многочисленных ярах вокруг слободки. Лай местных "кабыздохов" - изредка подававших голос, плыл над слободкой, путаясь в сплошной стене падающего снега. Любые звуки в эту снежную февральскую ночь терялись в шёлковых снежных струях, в глубине тесных дворов, за крепкими калитками. В такой поздний час двери в низких бревенчатых домах крепко запирались на засовы, а окна плотно прикрывались ставнями и ситцевыми занавесками. Серое набитое снегом небо накрывало слободку своими непробиваемыми хлябями, и ночь нарушало лишь мерное горение керосиновых ламп, а кое-где и просто лучины - керосин на окраинах Омска был в дефиците. Но даже слабый свет из-под наглухо закрытых ставен не давал ни отблеска, ни отзвука - долгой зимней ночью слободка была гиблым местом, где промышляли бедовые Живановские блатари. Каждую весну в глубоких ярах за слободкой отыскивались изъеденные лисицами трупы. И до утра светились окна многочисленных Живановских малин, где любую шмотку - от парадного лепеня и до пары портянок можно было пропить, продать или поставить на кон. Да и волки, которых четыре военных года никто не отстреливал, иногда целыми стаями совершали из яров разбойничьи ночные набеги на слободку. Нехорошее это место было ночью. Очень нехорошее.
Поэтому неясные, укутанные ночным снегопадом, фигуры скользили по слободке, прижимаясь к покосившимся заборам и минуя освещённые места. За день в сугробах пробили узкие дорожки, которые сейчас напоминали ходы сообщений или траншеи после артобстрела - к утру от них останутся едва заметные контуры. Снегопад засыпал следа нежданных визитёров прямо за их спинами, скрывая за белым занавесом размытые снегопадом тени, мелькающие в ночном снежном мраке среди многочисленных проулков. Четыре человека медленно, ежеминутно оступаясь, брели в лабиринте между заборами и сараями, которые по крепости стен и узости амбразур-окон ничем не уступали долговременным огневым точкам. Свести из такого сарая корову или свинью можно было только после основательного штурма с обязательной предварительной артподготовкой.
Джиран - крупный, богатырского роста татарин, вынырнул из-за шаткого некрашеного забора, осторожно прошёл к калитке Анохина, огляделся и махнул рукой. На секунду его крупную, коренастую фигуру скрыла белая волна позёмки, которую поднял порыв холодного ветра. Тут же из проулка появился Приймак - низкорослый, в драповом пальто, сшитом по последнему "городскому" форсу. Пальто было с чужого плеча, не по росту длинное, то ли взятое на "гоп-стоп", то ли менявшее плечи от кона к кону. Беглый бандеровец осторожно озирался, насколько позволял поднятый воротник - даже для завсегдатая всех Шанхайских малин от Треклятовки до улицы генерала Речкалова, Живановка была чужим, незнакомым местом, своего рода Северным полюсом, где всё казалось враждебным. Приймак, согнувшись, неуклюже перелез через сугроб, перекрывший проулок, стряхнул снег со своей коротко стриженой рыжей макушки и, спрятав руки в карманах, вразвалочку пошёл к татарину. Ветер был бессилен, даже потеребить тяжёлые драповые полы его пальто, стелившиеся по снегу. Со стороны посмотреть - ни дать, ни взять подгулявший Живановский урка "хиляет" домой, на хазу.
Следом за Приймаком Бозя вытащила из проулка Оксану. Они преодолели большой снежный нанос уже рассечённый следами Джирана и Приймака, спустившись на узкую тропку, рассекавшую улицу по центру. Бозя, маленькая скуластая татарка, замотанная в многочисленные шали и платки, упрямо тянула Оксану вперёд - туда, где застыл огромный силуэт татарина, вмёрзшего в снег у невысокой калитки. До Джирана им пришлось брести через дорогу, превратившуюся в сплошной сугроб. Оксана старалась попадать ногами в следы Приймака, но снег всё равно попадал в ботинки, просыпаясь за фланелевые неумело намотанные портянки холодными острыми иголками. Ноги вязли в сугробах как в речном иле, будто шла она по скользкому речному дну.
-- Не, ты чево? - шептала Оксане Бозя. - Тут делов на пять минут - чево ты?
Её крепкие костистые ладошки в брезентовых рукавицах как клешни вцепились в запястье Оксаны, и тянули, тянули вперёд. Туда где, прижавшись к забору, стоял Джиран. Бозины валенки, подшитые "чёртовой кожей", как два ледокола прокладывали им дорогу к громоздкому силуэту, облитому искристыми снежными гирляндами. Внутренне Оксана даже позавидовала татарке, так легко и свободно перелезающей через вон тот огромный нанос, где снег самым бесстыжим охальником достанет ей до коленок. Утром ноги будут красными, будто вываренными в кипятке и болеть будут нещадно.
-- Делов на пять минут, не, ну чё ты?
Бозя сама уже запарилась перелезать через эти сугробы, ежеминутно оступаясь и постоянно оскальзываясь. Но она упрямо тянула Оксану вперёд, от натуги бормоча неразборчиво про пять минут.
Делов было, не на пять минут - Оксана это знала. Она храбро залезла в сугроб, с трудом вырывая ноги из плотного мокрого снега. А рядом Приймак поднимая лицо к небу, морщась, - будто принюхиваясь, кружился, всё осматриваясь и осматриваясь вокруг. Пустая улица Живановской слободки подслеповато смотрела на своих гостей. Смотрела и не узнавала в них ни припозднившихся работяг с Первомайского прииска, ни охотников, возвращающихся с дальнего промысла. Они были здесь абсолютно чужими, и слободка не добро скалилась на них тёмными вонючими провалами проулков, где гнилыми зубами висели старые расшатанные заборы, которые наверняка ставились ещё до войны.