— Простите, что спрашиваю, господин, но зачем?
— Затем, что он должен испытать на собственной шкуре то, что делал с другими.
— Понял.
Боец схватил Глинского, но тот начал вырываться, тогда я прострелил ему ногу — Ефим заорал от боли.
— Вначале займитесь его раной, он не должен умереть от заражения или потери крови, — велел я. — И смотрите, чтобы он ничего не сделал с собой. Я, конечно, сомневаюсь, что этот урод способен собственноручно оборвать свою жизнь, но мало ли, на что только не готов человек в отчаянии…
Боец увёл проклинающего меня Глинского.
— Есть тут кто-то из вас, кто не под кайфом? — обратился я к девушкам.
— Мы не употребляли ничего, — тихо, испуганно ответила старшая из них, указывая на себя и ещё троих.
— Отчего такое разделение?
— Господин Глинский колол только тех, кто отказывал ему в повиновении, — пояснила она все так же испуганно.
— Вам больше не надо называть его господином, — поморщился я. Оглядев их перепуганные лица, добавил: — И бояться его вам тоже больше не надо. Вы все из простых семей?
— Нет, я и она, — всё та же девица указала на стоящую рядом приятельницу по несчастью, — из дворянских семей.
— О как! — Я был, признаться, искренне удивлён.
Ефим, конечно, козёл, но я не думал, что он ещё и безумец. Держать в плену и трахать знатных девиц… довольно опасная затея.
— Напишите свои адреса, — велел я. — Сегодня вы все окажетесь дома.
У одной из пленниц задрожали губы и она, схватившись за лицо, зарыдала.
— Ох, господин… спасибо, спасибо вам…
— Ну-ну, — отмахнулся я, не выносивший женских слёз. — Как я могу узнать адреса тех, кто под кайфом?
— Я покажу вам, где господин… то есть этот человек хранил наши вещи, сумочки и прочее… быть может, там будут документы…
Аристократка-пленница отвела меня к шкафу, открыла его, отодвинула кучу вешалок с костюмами, задняя стенка шкафа оказалась потайной дверью, за которой пряталось отделение поменьше. Там лежала гора шмотья и сумок. Так, не хватало ещё рыться во всём этом.
— Найди мне их документы, — бросил я девице и вышел из комнаты.
Мой человек напоил девушек зельем забвения, которое я взял с собой. Это было совершенно уникальное снадобье из очень редких и ценных трав, сочетание которых стирало воспоминания человека за последние сутки. Как меня просветил лекарь, это зелье широко применялось в тех случаях, когда с человеком происходило какое-то травмирующее его событие: изнасилование, например. Если у родных пострадавшего было достаточно денег, они покупали зелье, давали его жертве, и та забывала драму, произошедшую с ней. Потом человеку могли всё рассказать, а могли утаить правду. Но он в любом случае уже не испытывал душевных страданий, его психика оставалась неповреждённой, даже если его посвящали в то, что с ним было сотворено.
Мне необходимо было, чтобы все, кто видел меня и моих людей в доме Глинского, забыли об этом. Напоив девушек из гарема Ефима, я отправился на поиски других людей, которые могли оказаться в доме. Вскоре обнаружил прислугу, в страхе забившуюся на чердак дома, и жену Глинского и дочь, которые заперлись в подвале.
У обеих дам, которым не посчастливилось быть семьёй мерзавца, случилась страшная истерика. Успокоить их не представлялось возможным, да и острой необходимости в этом не было. Я силой влил в них — они испугались, что я травить их собрался — зелье забвения.
Когда все эти манипуляции были завершены, я велел своим людям отвести жену и дочь Глинского в какую-нибудь комнату.
Зелье имело очень удобное действие: усыпляло человека чуть ли не на сутки. Когда все дамы в доме уснули крепким сном, мои люди собрались в гостиной. Глинский скорчился на полу.
Я решил обшарить его кабинет в поисках чего-то интересного. Документы, найденные в ящиках стола, я прихватил на всякий случай, чтобы показать князю Амато.
А это что такое?
В одном из ящиков лежала камера. Что это за вещь такая и для чего предназначена, мне подсказала память Андрея.
Я открыл экранчик, включил. Увиденное заставило меня вздрогнуть от отвращения второй раз за день: на видео-записи Ефим Глинский вытворял жуткие мерзости со своими наложницами.
Что ж, напрасно ты снимал эти гадости, господин Глинский. Ты сделал всё для того, чтобы твоя смерть была мучительной и страшной.
Я спустился вниз и велел вколоть Ефиму такую дозу наркоты, которая заставит его биться в агонии на протяжении максимально долгого времени. И снимать каждую минуту его страданий на камеру.