Раздалась команда офицера. Солдаты взяли винтовки наперевес и нехотя двинулись на рабочих; те расступились, и солдаты прошли сквозь толпу: люди за ними сразу же снова смыкались. Так повторилось несколько раз…
— Казаки!
Толпа всколыхнулась.
Казачий полковник с ходу начал орать:
Разойдись, сволочи! Зарублю! Всех, как собак, перестреляю!
В ответ полетели камни.
И вдруг грянул залп. Толпа вздрогнула, несколько человек неуклюже осело на мостовую… А навстречу уже мчались казаки и конные полицейские…
На следующее утро на Чечелевскую площадь со всех сторон стали стекаться рабочие. Уже тесно на площади, а толпа все прибывает и прибывает. Краснеют знамена и лозунги. На груду ящиков один за одним поднимаются ораторы… Войска и полиция, окружившие площадь, пока стоят в бездействии.
Настала очередь Михаила. Он взобрался на трибуну и огляделся вокруг. Толпа, запрокинув головы, жадно ждала, что он скажет. Никогда раньше ему не приходилось говорить перед такой массой народа. Взволнованным и срывающимся голосом он бросал в толпу горячие слова, чувствуя, как они все больше и больше возбуждают слушателей. И именно в эти минуты он по-настоящему, всем своим существом понял силу рабочей солидарности, силу организованной, сплоченной массы…
Вот он уже выкрикнул свой последний призыв идти всем в город, и толпа, одобрительно зашумев, покачнулась и двинулась по Чечелевскому поселку. А из домов все выходили и выходили новые люди и примыкали к идущим… Но вот кончились рабочие кварталы, ворота домов перестали открываться, и, уже наоборот, захлопывались ставни, лязгали запоры — дома словно отгораживались от демонстрантов…
А навстречу уже двигался другой, враждебный поток — серые шинели и казачьи лампасы. И когда между этими двумя потоками осталось несколько десятков метров, оба они остановились, настороженно и враждебно глядя друг на друга…
Барабан забил тревогу…
В передних рядах выстроились казаки с нагайками в руках.
— Приготовьте палки! — закричали в толпе. Палок оказалось мало.
— Камни, камни собирайте! — раздался возглас. Тысячи рук потянулись к мостовой, но в ладонях оказались лишь горсти пыли.
В толпе привязывали к палкам флаги и красные платки. Одно из знамен вспыхнуло в руках Михаила.
Казаки набросились на толпу. Засвистели нагайки.
Вместе с десятками других демонстрантов Вилонова потащили в полицейский участок, а затем в тюрьму. Камеры были переполнены. Поскольку власти требовали действовать как можно решительнее, то с арестантами надзиратели не церемонились. Вилонов сразу же организовал в камере группу протеста, действуя со всей пылкостью своей натуры. Несколько арестантов и Михаила как заводилу надзиратели выволокли из общей камеры и избили до бесчувствия. Причем сделали это хитро: били узкими мешками с песком, которые не оставляли на теле никаких следов, хотя у избитого после этого страшно болели все внутренности.
Из Екатеринославской тюрьмы Михаил Вилонов впервые в жизни вышел больным: надзиратели отбили ему легкие.
Но молодость и увлеченность взяли свое. Оказавшись на свободе, Михаил, позабыв про болезнь, включился В работу комитета.
Стачка научила многому. Комитетчики ощутили Силу класса. Но увидели также и свои недостатки. В общем-то и стачка, и демонстрация прошли стихийно. В них было больше эмоционального единства, чем организованности: социал-демократы не сумели оседлать волну.
Как после всякого поражения пришло тягостное настроение. Даже среди рабочих некоторые поговаривали, что не стоило и начинать. Смелее стали лакействующие сторонники «порядка».
В партии тоже разброд. Работы уйма, а почти все силы уходят на внутренние раздоры. В Екатеринославе с нетерпением ждали известий о недавно прошедшем II съезде РСДРП. Приехал Сергей Гусев — представитель нового ЦК. Подробно рассказал о разногласиях между большевиками и меньшевиками. После его доклада послали Ленину резолюцию:
«Екатеринославский комитет выражает свою солидарность со всеми постановлениями съезда, подчиняется всем центральным учреждениям, избранным съездом, приглашает товарищей объединиться и выражает свое порицание всяким дезорганизаторским попыткам, нарушающим цельность и единство работы».
Но единства не было и в революционной среде Екатеринослава. Вместо пропаганды среди рабочих больше занимались спорами между собой. Эсеры навязывали дискуссию «о путях революции». Макар сначала противился: некогда заниматься болтовней, время не то. Но поскольку кое-кто из близких рабочих с искренним восхищением говорил о терроре и геройстве эсеров, согласился. Может показаться странным, но, несмотря на всю азартность своей натуры, Вилонов совершенно не поддался эсеровскому влиянию. Уже в то время его характерной чертой (по словам Виктора Ногина) было «умение правильно теоретически поставить вопрос».