Какие же выводы сделал тюремный инспектор в своем докладе?
«Обвинение чинов надзора в побоях, причиненных Вилонову» он признал недоказанным, а «применение карцера немедленно без предварительного получения согласия прокурорского надзора всегда практиковалось в Николаевском исправительном отделении, весьма отдаленном от места проживания прокурорского надзора».
Заканчивает свой доклад губернатору Блохин так:
«Дело о беспорядках, произведенных политическими заключенными в Николаевском исправительном отделении в отношении ответственности чинов администрации прекратить».
Но даже после такого защитительного визита начальнику Николаевской тюрьмы не стало легче. Едва могучий организм Вилонова поднял его с больничной койки, он продолжил свое наступление на тюремщиков. И хотя его поместили не в общую, а в одиночную камеру, присутствие Вилонова в корпусе политических доставляло тюремщикам массу неприятностей. Они все время были в ожидании бунта: настроение политических было таково, что малейший новый конфликт администрации с Вилоновым мог привести к взрыву.
Хлепетин слал своему начальству одно за другим умоляющие письма, в которых просил перевести опасного арестанта в другую тюрьму. Наконец, он ставит ультиматум, требуя убрать из тюрьмы или его, или Вилонова, иначе он не отвечает за порядок.
В конце июня 1906 года начальник Камышловского тюремного замка получил нового арестанта и вместе с ним секретную бумагу от знакомого нам инспектора Блохина, в которой последний предупреждал:
«…из продолжительного наблюдения за ним, Вилонов определяется как личность, склонная ко всякого рода импульсивным поступкам под влиянием порыва, легко приобретает влияние и руководство над товарищами и, отличаясь большой физической и духовной силой, способен вызвать среди заключенных движение, нежелательное с точки зрения тюремных порядков…
Ввиду сего, предлагаю Вашему Благородию иметь за названным заключенным особо тщательное наблюдение…»
Но и «особо тщательное наблюдение» не помогло. 12 июля 1906 года среди бела дня Вилонов навсегда исчез из камеры Камышловского тюремного замка. Как это произошло — никто из тюремщиков разгадать не смог, несмотря на «произведенный самым тщательным образом осмотр». Не было обнаружено ни взлома, ни подкопа, ни других следов побега. В докладе пермскому начальству с сожалением отмечалось: «Расследование также не дало никаких указаний на способ побега».
А Михаил был уже в Казани, где его ждала Мария. С вокзала пошел пешком. Захотелось пройтись по знакомым улицам да заодно и проверить, не прицепился ли хвост.
За мостом через Кабан лицом к лицу столкнулся со знакомым доктором — не революционер, но сочувствующий. Два год назад хорошо помогал комитету, не раз предоставлял квартиру для явок и собраний. Но сейчас повел себя как-то странно: протягивая руку, настороженно озирался по сторонам и сразу же после приветствия забормотал: «Вы уж извините, спешу… Времена-то какие… Следят. За всеми следят… Уж, ради бога, не узнавайте меня на улице…» И, торопливо попрощавшись, побежал дальше.
Из старых социал-демократов в Казани почти никого не осталось. А из тех, кто остался, многие отошли от революционных дел. Один из таких рассказал Михаилу притчу об Александре Македонском:
Завоевав землю, решил Македонский добраться до Солнца. Поймал орла, сел на него и полетел. Долго летел. Ослаб орел. А Александр ничего с собой, кроме меча, не взял. Отрезал он кусок мяса от собственного тела и дал орлу. Полетели дальше. Опять выдохся орел. И снова отрезал от себя Александр кусок мяса. И так много раз.
Сделал орел последний взмах и опустился на Солнце. И свалился с него труп Македонского.
Хорошо стремиться к Солнцу, но лучше быть живым, чем мертвым. Вот так-то! — закончил свою притчу рассказчик.
В этот же день Михаил получил московскую явку, а вечером они с Марией сели на пароход, идущий до Нижнего. Всю ночь простояли на палубе: говорили, говорили, говорили.
Москва переживала тяжелые дни. После июльской забастовки шли повальные обыски и аресты. Полиция и жандармы прочесывали улицы.
Левые газеты сообщали о черносотенных погромах в южных и западных губерниях. В газетных строках мелькало и имя графа Подгоричани как одного из главных организаторов самых крупных погромов.
В Московском комитете Михаила ожидал радостный сюрприз — встреча с Макаром. Не виделись целых три года. Обнялись. Потрясли друг друга за плечи. Долго не могли наговориться. Ногин за это время тоже изъездил пол-России. Успел побывать и в тюрьме, и в ссылке. Удачно бежал. Работал с Лениным в Женеве. В конце пятого года — член Петербургского комитета, ответственный за военную организацию. Потом Баку. Борьба с меньшевиками. И вот опять Москва.