Ваш Ленин» [5]
Горький в ответ написал в Париж. Снова приглашал Ленина на Капри — опять надеялся на примирение. Высказал свою обиду на Вилонова.
Владимир Ильич ответил Сразу же, как всегда дружелюбно, но твердо, пытаясь убедить Горького в своей правоте. Заступился за Вилонова.
«Вы удивляетесь, — писал Ленин в письме, — как я не вижу истеричности, недисциплинированности (не вам бы говорить, не Михаилу бы слушать, и прочих злокачеств Михаила. Да вот я на малом его имел случай проверить: я думал, что беседа у нас с Вами не выйдет, что писать не к чему. Под впечатлением разговора с Михаилом написал сразу, сгоряча, не перечитав даже письма, не отложив до завтра. Назавтра думаю: сглупил, поверил Михаилу. А оказалось, что, как бы Михаил не увлекался, а постольку прав он вышел, ибо беседа у нас с Вами все же получилась, — не без задоринок, конечно, не без изничтожения «Пролетария», ну да ведь чего уж тут поделаешь!
Жму крепко руку. Н. Ленин» [6]
Вилонов встречался с Лениным еще несколько раз — в кафе на улице Д’Орлеан — резиденции русских социал-демократов в редакции «Пролетарий». Слушал Ильичевы лекции.
Новый 1910 год Михаил встречал в том же кафе на улице Д’Орлеан вместе с Виктором Ногиным (Макаром) и Иннокентием Дубровинским. Как вспоминал Ногин, чувствовал он себя плохо; чахотка валила его с ног.
В январе Ленин предложил кандидатуру Вилонова в ЦК. Первый раз в жизни Михаил отказался от партийного поручения: болезнь вконец обессилила его. По настоянию Ильича Вилонова направили в Швейцарию На курорт Давос.
Первое мая 1910 года. Веселое солнце врывается в раскрытое окно. Совсем как в России! Первое мая! На родине последние четыре года он встречал его или в тюрьме, или в ссылке. Так уж получалось. А здесь, в швейцарской деревушке Давос, встречает Первомай прикованным к постели. До чего же надоела эта эмиграция и эти курорты. Скорей бы в Россию! Вот и Ильич пишет, что «в России мало сил. Эх, кабы отсюда можно было послать хорошего работника в ЦК или для созыва конференции!»
Хотел напроситься, но невозможно оторваться от постели. С легкими все хуже и хуже…
Михаил вдруг встрепенулся и поднял голову. Сквозь окно прорывался шум первомайской демонстрации. С трудом поднялся с постели, пошатываясь, подошел к окну, вцепился в раму: на улице волновалось море голов, колыхались яркие пятна знамен, звучали гневные слова «Интернационала». Пересохшими губами Михаил подхватил:
Ослабевшая рука выпустила раму, и Михаил рухнул навзничь. Из горла хлынула кровь…
Люди с красными знаменами шли дальше…