Иван Григорьевич не уделял особого внимания своему внешнему виду. Ему было попросту наплевать, выглядит ли он респектабельно в заношенном полосатом костюме-тройке, стоптанных и извечно пыльных туфлях, стареньких пенсне с прозрачными стёклами и вечной испариной на лысине. Короче, этого его не волновало. Для своих работяг он всё одно был благодетелем. Работяги — это четверо бомжей с золотыми руками, которые бесперебойно 20 часов в сутки и без выходных изготавливали ритуальные принадлежности, питались на шестьдесят рублей суточных, по ночам стерегли добро хозяина, были неприхотливыми и немногословными. В общем, обладали всеми теми качествами, которые Пухляков в работниках ценил. А на то, что работяги частенько попивали горькую, Иван Григорьевич просто закрывал глаза. Главное, чтоб ритм работы не срывали. Благодаря этим четырём парам рук господин Пухляков и сколотил свой капитал.
Что же касается госпожи Блюхтер, то она являлась некоторым исключением из правил подбора сотрудников для работы в фирме. В отличие от работяг она жила в собственной двухкомнатной квартире и находилась на стабильном высоком окладе. И всё потому, что имела глубокие познания в административном деле и бесценный опыт в вождении за нос налоговых инспекторов.
Фирма изготавливала гробы, надгробия, венки, ограды, памятники, ленты и продавала всё это по жутко высоким ценам. Народ брал, ибо выбора-то у него было. Не ехать же в соседний город за венками и гробами, в самом деле.
Готовую продукцию складировали в просторной комнате, смежной с мастерской. Мастерская по площади превосходила все остальные комнаты, и представляла собой помещение с высоченным потолком и плохо оштукатуренными стенами со стандартными тремя оконцами-бойницами за решёткой из металлического прута. Четверть площади мастерской было огорожено под сырьевой склад, где хранились все необходимые материалы и инвентарь. Остальное же пространство было условно поделено на три сектора: «столярка», «гравера» и «отливка».
«Столяркой» заведовал Виктор Кочанов по кличке Кочан. Внешность Виктора была не то чтобы малопривлекательной, скорее даже отталкивающей. Высокий, сутулый, худощавый, с впавшей грудью, с сухими жилистыми руками, перебитым носом, тонкими обескровленными губами, острыми скулами и холодным, недоверчивым взглядом серых глаз из-под насупленных густых бровей походил он на Кощея Бессмертного. Бледность кожи, нездоровый румянец на щеках и постоянное покашливание говорили о том, что человек достаточно серьёзно болен. Так оно и было. Кочанов страдал туберкулёзом, который подхватил ещё по первой ходке. Всего ходок было три, и общий тюремный стаж Виктора составлял без малого двадцать лет. Там же, за колючей проволокой, он и научился столярничать, чем и зарабатывал себе на жизнь.
Своё первое преступление Виктор Кочанов совершил далеко не в юности. Ему было двадцать пять, когда в одном из ресторанов своего родного Пскова проломил он стулом череп какому-то наглецу, посмевшему при его спутнице нецензурно выразиться в её адрес. Суд защиту чести девушки принял во внимание, и положительную характеристику от руководства завода, на котором Кочанов работал, учёл, и отсутствие прежних судимостей, но вкатал Виктору за умышленное нанесение тяжкого вреда здоровью целых пять лет. Кочан оттянул свой срок от звонка до звонка. В этот период открыл он в себе дар особый и в таких местах бесценный способность выводить стукачей на чистую воду. А всё благодаря наблюдательности Виктора и его феноменальному обонянию. Случилось это так.
Как-то заехал в их хату новый пассажир. Ну, ничего, так с виду. Блатного из себя не строит, не дерзит, с понятиями считается и воду не мутит. Ну, и мир ему. Пусть живёт. Вот только частенько его из камеры выводили часа на два-три. Вернётся обратно, завалится на шкенарь и дрыхнет. В принципе, ничего подозрительного. Человек новый, и тюремное начальство с ним знакомится. Но с заселением этого пассажира стали шмоны в хате учащаться. Ну, шмон — дело привычное для зеков, но не с такой же частотй, и как раз в тот момент, когда только-только «дороги» после последнего краснопёрого набега наладят. Вот это уже становилось подозрительным. А кого в этом деле подозревать, хрен знает. Выводить стали всех и часто. Так что и подозревать в стукачестве можно было каждого. И тут Кочан подмечать стал, что пассажир этот несколько по иному после вывода себя ведёт, чем все остальные. Другие-то, да и он сам, как в хату вернутся, так бегом к нужнику, физиологию, значит, свою справлять. А потом и пожрать не мешает. А этому сраньё-ссаньё и жратва по боку. Вернётся, на шконку и баю бай. Кочан к нему поближе, и всё носом, носом подле него водит. Орган-то хоть и перебитый, а чутьём острым от самой природы наделённый. Ба! Да от пассажира колбасой да водкой попахивает! Значит Менты ему не только писать-какать разрешают, когда припрёт, но ещё и водочкой под жирную закусь потчуют. Странно это. Не стукачок ли он? Поделился Виктор своими наблюдениями и выводами с одним из сокамерников, который ходил в «торпедах» Смотрящего, неким Ваней Хриплым. Тот выслушал, со своими посовещался. Дали добро на прессовку. Здорово Козлюку отметелили, сознался, что ментам на братву стучал. А через час без вещей из хаты съехал — на больничку.