Кличка Блэк ему не шла совершенно. По окрасу она ему как раз подходила, но при этом все равно казалось какой-то чужеродной. Да и сам ворон ее явно невзлюбил – наверное именно поэтому Кингсли на ней и остановился, чтобы позлить вредную птицу. Ворону подошла бы кличка Подранок – так его Кингсли и называл мысленно, но вслух – только Блэком.
На Блэка Подранок откликался, но всякий раз норовил клюнуть. Впрочем, он и без того вел себя не слишком мирно, и Кингсли всякий раз давал себе зарок уж точно вышвырнуть сволочного ворона из окна, если тот снова… Но не вышвыривал. Не сдержался только однажды.
В тот день дождь лил как из ведра, и голова уже с самого утра была как чугунная, никакие зелья не помогали. Кингсли подозревал, что это просто „непереносимость бумажной работы“, как шутил Артур. Но в каждой шутке только доля шутки, а бессмысленная бюрократия раздражала Кингсли похлеще, чем нечистые на руку люди в министерстве, и как с бюрократией бороться Кинсли не представлял. Он все чаще ощущал себя Гераклом, сражающимся с гидрой – сколько голов не отруби, вырастут все новые, а чем прижигать обезглавленные шеи он еще не придумал и поэтому злился. Вот Подранок и попал под горячую руку, когда Кингсли вернулся домой заполночь и обнаружил, что все книги сброшены из книжного шкафа на пол, а некоторые к тому же и порваны. Первой мыслью было, что в дом проник кто-то из Упивающихся, но охранные чары были целы, сигнальные тоже. А Подранок терзал клювом старый томик по трансфигурации, вернее то, что осталось от несчастной книги. И тут терпение Кингсли лопнуло. Он вышвырнул птицу за дверь, и рухнул спать, отложив уборку на потом.
*
Домашних животных у него не было со школы – некогда было за ними ухаживать, да и не хотелось возиться. А уж последние годы перед Битвой и вовсе не до того стало.
Когда схлынула первая радость от победы, накатили усталость и опустошение. Нужно было аппарировать в Лондон, в министерство, но сил на это не было – не физических, моральных. Тем более, была отговорка остаться в Хогвартсе еще ненадолго – многим требовалась помощь, а азы колдмедицины Кингсли знал на „твердую четверку“ – если верить чрезмерно строгой миссис Льюис, принимавшей экзамен на аврорский минимум. А если же подходить с нормальными человеческими мерками – в колдомедицине он разбирался лишь чуть хуже, чем в боевой и охранной магии. То есть, прекрасно.
Потом был очень нервный вечер в Запретном лесу – выяснилось, что несколько первокурсников с Хаффлпаффа не подчинились приказу Минервы и не ушли из замка во время эвакуации. Вернее, ушли, но не туда, куда следовало – решили спрятаться в лесу, по крайней мере, так сказала другая первогодка, со Слизерина. Ну неужели она не могла сказать это раньше, пока малолетние остолопы не успели „сбежать на войну“? То ли тоже дура, то ли…
Детей нашли под утро, замерзших, голодных и напуганных, но зато целых и невредимых. Хотя будь воля Кингсли он бы им прямо на месте по первое число и всыпал, чтобы не повадно было старших не слушаться. Самый мелкий из сопляков подобрал где-то в лесу полудохлого ворона и тут же сунул его в руки Кингсли: „Вы аврор, значит вы и ему поможете!“
Только покалеченных птиц ему тогда и не хватало для полного счастья, но вышвырнуть птицу в овраг он все же не решился – вдруг накатило липкой волной чувство вины за те смерти, которые он так и не сумел предотвратить сегодня. Колин Криви, совсем ребенок. Фред Уизли, тоже еще мальчишка. Тонкс. Ремус…
О том, что нужно было оставить Подранка Хаггриду, Кингсли сообразил уже дома, но не аппарировать же обратно, тем более, Подранок тут же забился под кровать и первые дни ни за что не хотел выбираться оттуда, когда Кингсли был дома.
Ворон казался ему то чрезвычайно умным, то полной бестолочью. Внимательно слушал человеческую речь, даже каркал к месту, правда очень скрипуче и резко, словно давно несмазанная калитка. Не лез к волшебным предметам. Не пытался улететь. Но иногда норовил пребольно клюнуть.
Любимой игрушкой у него был вчерашний „Пророк“ – Кингсли специально приносил газету домой, чтобы ворон мог „почитать прессу“. Результатом чтения была неаккуратная кучка газетных обрывков, увенчанная переваренным птичьим кормом – юмор у Подранка был своеобразный. Но одно дело – газета, а другое – книги…