Мог бы сказать, как ему непонятна жизнь ради благополучия и успеха, как им самим чаще всего двигало отчаяние, часто злоба, иногда любовь и никогда — стремление к успеху.
Мог бы порассуждать о том, были ли Цезарь, Пушкин, Наполеон, Гоголь «успешными» людьми. Вписываются ли Мартовские Иды, Черная речка, Святая Елена и второй том «Мертвых душ» в success story? Почему так завораживают и вызывают желание подражать рухнувшие судьбы? Чемпион теряет пояс, потрясенный неожиданным оверхендом. С короля слетает сбитая мечом корона и повисает на кусте боярышника. Бог, не находя никого сильнее себя, никого, способного его сокрушить, сам восходит на Голгофу и приносит себя в жертву самому себе.
Мог бы сказать, как любит Россию, до слез, до крови, до жара в голове, как знает, что физически не перенесет, если, не дай бог, вольно или невольно и хотя бы в самой малой доле станет причиной поражения или бесчестья родной империи.
Много чего мог бы сказать Фреза добровольцам, много о чем порассуждать, но не стал. Понимал: не нужно, большинство новобранцев ребята конкретные, к рассуждениям не склонные, люди окраин и обочин, многословию и красноречию не доверяющие. Поэтому, начитав, как всегда, полтора листа мотивирующих штампов и вдохновляющих банальностей, командарм покинул студию и вышел во двор, где по его приказу из тонких свежих досок сколотили легкую беседку, в которой оборудовали для него летний кабинет для работы на свежем воздухе на время, благостное время, пока цветет акация.
Бывавший в Донбассе в мае знает, что Донбасс — это на самом деле не черный уголь шахт, и не черная порода терриконов, и не черный дым флагманов черной металлургии, а белая-белая цветущая акация. Куда ни посмотришь, куда ни поедешь — километры и километры, акация и акация, цветет и цветет.
Тот год выдался особенно майским, уже пятый май в году наступил — были свои преимущества в календарном беспорядке, — и опять заклубились вдоль всех дорог и улиц белые облака цветов, и негрустно завздыхали люди, и пчелы залетали, удивленно собирая внезапный урожай меда, легкого, теплого, цвета майского света, каким бывает только мед из акации.
Минуса выкупили и теперь несли в свежем гробу через город по прямой и с виду бесконечной улице, обе стороны которой были обсажены одними акациями, за миллиардами цветов не было видно ни магазинов, ни балконов, ни окон, ни антенн, ни машин, ни вывесок и реклам, как будто все происходило не в городе еще, а уже в раю.
Гроб тащили на плечах Строгий, Треф, Черт, Черкес, Мрак и Мазила, за гробом шла Нада и еще десять тысяч человек военных, полувоенных и невоенных. Двигались без музыки, молча. Встречные тоже замолкали при виде процессии и, немного подумав, присоединялись к ней. Пока дошли до театра, где намечено было прощание, набралось уже тысяч до тридцати народу.
Фреза смотрел трансляцию похорон, сидя под акациями в своей командирской беседке. «Сука», — думал он про Наду. «Суки», — думал про всех остальных.
Как обычно, когда случалась дрянь, явился Сим, нашептывая на ходу то ли доклад, то ли донос:
— Устроили демонстрацию, товарищ командарм. Марш протеста фактически. Под видом похорон. Вернее, демарш. Фронду. Записи прослушки прощальных речей и разговоров в толпе будут вам предоставляться незамедлительно по мере поступления. Вот первые. Уже поступили. Можно послушать. Молчат в основном. Но как молчат, товарищ командарм! Нехорошо молчат! Все те же! Старослужащие! Первозванные! Не угомонятся никак. Уж не назревает ли бунт?
— Вы меня спрашиваете? — зевнул командарм.
— Никак нет. Это не вопрос, а предположение.
— Неправильное предположение. Бунта не будет.
— Вот как… Ну дай бог, дай бог. — Особист заглянул глубоко в собеседника заледеневшими вдруг глазами и, выдержав многозначительную паузу, добавил: — В таком случае разрешите убыть в отпуск?
— Убывайте.
— Есть, товарищ командарм. — И Серп-И-Молот мгновенно убыл, скрывшись в цветущей аллее.
«Сука», — подумал ему вслед Фреза. Он посидел под акациями и, словно самурай под цветущей сакурой, поразмышлял о скоротечности жизни. Не своей. А вообще. Потом позвал:
— Баго-о-ор!
— Здесь, товарищ командарм, — из-за его спины тут же откликнулся верный денщик.
— А, ты здесь… Молодец, — не обернувшись, сказал Фреза. — Ты вот что, поезжай сейчас в театр и скажи Строгому, что надо поговорить. Пусть всех ребят соберет: Ужа, Психа, Трефа, ну всех, кто ко мне тогда домой приходил насчет Минуса. Когда про выкуп решили. Скажи, чтобы в офицерском клубе собрались. И скажи, я туда тоже приду. Поговорить, скажи, надо. Минуса, скажи, командарм, конечно, не любил. Но, скажи, все равно считал его братом. По оружию братом, по войне. И их всех, скажи, братьями считает. И зла не держит. И договориться хочет.