Выбрать главу

Афродита. Ну, нет, с этим я не могу согласиться. Конечно, семья — это хорошо, но если чувство? Если настоящая, большая симпатия, как тогда? Неужели же удержаться, наступить на горло своему чувству?

Гера. Вот погодите, она вам наступит!

Афродита. Кто — эта? Смешно сказать! Богиня мудрости! Велика мудрость — увести чужого мужа. Я это тысячу раз проделывала.

Гера. Семью надо сохранять. Конечно, это хорошо — мечты и тому подобное, но семью надо сохранять.

Афродита. Зачем?

Гера. Ну как — зачем? Вот вы же — сохраняете?

Афродита. Я? Ну, нет. Для меня дело не в семье, для меня дело в принципе. Почему это она, а не я? И потом — любовь, вы забываете про любовь. Разве я могу смотреть, как он смотрит на эту, богиню мудрости? Не настолько я уж дура, чтобы смотреть, я сама могу посмотреть…

Гера. Мы с Зевсом прожили три тысячи лет. Конечно, не без этого… Но — семья…

Афродита. Вы не находите, что она слегка толстовата?

Гера. Кто, Афина? Хорошенькое дело — слегка!

Афродита. Богиня мудрости! Для богини главное дело — фигура.

Гера. Сохранить фигуру — значит, сохранить семью.

Афродита. Я ничего не имею против семьи, но тут вы, согласитесь, сильно преувеличиваете. Пусть распадутся все семьи, пусть все жены уйдут от мужей, а мужья от жен, но они встретятся с другими женами и с другими мужьями!

Гера. Я ничего не имею против любви. Когда есть семья, — пожалуйста, сколько угодно. Можно быть и реальностью, и в то же время — мечтой. Главное, чтоб семья не страдала.

Афродита. Главное — чтоб не страдала любовь!

Гера. Мы с Зевсом… Впрочем, это не то… Кстати, где он? Я его что-то давно не вижу. Знаете, когда семья, нужно стараться побольше видеть. Все время видеть, стараться не спускать глаз. (Взволнованная, уходит.)

Афродита (мечтательно). Прежде всего любовь. И потом любовь, и потом снова любовь. Пусть погибнет весь мир, любовь останется! Я даже не представляю, как можно жить без любви… (Пожав плечами, уходит.)

5

Входит Петридис.

Садится в свое кресло, тяжело задумывается.

Дионис (не открывая глаз). Ты еще жив, Петридис?

Петридис (вздрагивает). Почему ты спрашиваешь?

Дионис. Только что я вернулся с твоих похорон… Да, это были первоклассные похороны. Посейдон сотрясал землю рыданиями, Гелиос устроил солнечное затмение. Гермес собственноручно выкопал тебе яму. Все было очень торжественно. Ты лежал в гробу, как живой. Впрочем, не знаю, может, ты и был живой, только притворялся?.. Потом мы опустили тебя в яму и стали говорить разные слова, как положено на могиле. Посейдон сказал, что он никогда тебя не забудет, Гермес просил похоронить его вместо тебя. Все богини хотели лечь к тебе в могилу, но побоялись испачкать платья, которые ты им подарил. Это было очень трогательно.

Петридис. Прошу тебя, перестань.

Дионис. На могиле твоей мы насыпали холмик и посадили цветы. Ты ведь всегда любил цветы, так что тебе, наверно, было приятно… Хотя, возможно, мне все это приснилось.

Петридис. Конечно, приснилось. Я, как видишь, живу и даже не теряю твердости. В этом смысле у людей перед богами преимущество: жизнь похожа на палку — чем она короче, тем труднее ее сломать.

Дионис. Зачем ты сравниваешь жизнь с палкой? Ты думаешь, я так лучше пойму? Прошу тебя, Петридис, ни с чем ничего не сравнивай. И еще прошу: сними с шеи эту веревку.

Петридис (вскакивает). Какую веревку? (Трогает шею.) У меня нет никакой веревки! (Нервно ходит по сцене.)

Дионис. Не притворяйся. Я же вижу, что у тебя на шее веревка, она привязана к потолку, и ты висишь на ней, не касаясь ногами пола.

Петридис. Как это — не касаясь? Ты же видишь — я хожу…

Дионис. Ты не ходишь, ты болтаешься на веревке…

Петридис (кричит). Нет! У меня нет веревки! (Схватившись за шею, падает в кресло.) Нет веревки! Нет веревки!

Гермес (входит, услужливо протягивает Петридису веревку). Вы просили веревку? Вот…

Сцена 4

1

Та же обстановка. Дионис по-прежнему спит в своем кресле. Из-за своих щитов выходят Гермес, Посейдон и Гелиос (при появлении последнего сцена светлеет). Стирают надписи со своих щитов, пишут новые:

«ПОЛКОВНИК ПОСЕЙДОН»,

«ПОЛКОВНИК ГЕЛИОС»,

«ЕФРЕЙТОР ГЕРМЕС».

Все трое делают поворот кругом, шаг вперед, шаг в сторону, затем снова поворот кругом и — скрываются за своими щитами.

Входит Зевс. Садится на свою скамеечку. Рассеянно играет шариком, время от времени поглядывая по сторонам.

Зевс. Пригласили на совещание. А о чем совещаться? Обо всем говорено тысячу раз.

Входит Гермес. По-военному щелкнув каблуками, садится за стол. Раскладывает бумаги. Углубляется в них.

Гермес. Полковников не было?

Зевс. Полковников? Это каких полковников? Сейчас все полковники.

Гермес (со вздохом). Не все.

Зевс. Не все, конечно. Есть и такие, вроде меня… Не имеющие отношения.

Гермес. Сейчас все имеют отношение.

Зевс. Ну, допустим. Только кроме меня. Я от этого стараюсь подальше.

Гермес. Вы всегда так. Еще со времен Трои. Кто-то воюет, а вам только издали наблюдать.

Зевс. Ну, положим. Там я не только наблюдал. Там я даже руководил… в определенной степени.

Гермес. Из глубокого тыла.

Зевс. Естественно. Чтобы руководить, надо сохранять дистанцию… перспективу… Да… Чего-то их долго нет. Опаздывают.

Гермес (смотрит на часы). Еще десять секунд.

Зевс. Десять? Ну-ка будем считать… Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.

2

Из-за щитов выходят Посейдон и Гелиос. Отчеканив несколько шагов, усаживаются в свои кресла. При их появлении Гермес встает, Зевс остается сидеть.

Посейдон и Гелиос (вместе). Садитесь, ефрейтор.

Гермес садится.

Зевс. Ну как, полковники? Когда начинаем войну?

Посейдон и Гелиос (вместе). С минуты на минуту.

Гермес смотрит на часы.

Зевс. Это только сначала считается на минуты. А потом как начнется — месяцы, годы, десятки лет. Как начнешь — потом уже трудно остановиться.

Посейдон и Гелиос (вместе). Война есть война.

Зевс. Это верно.

Из-за своего щита выходит Петридис. Все, кроме Зевса, встают.

Некоторое время он молча разглядывает своих подчиненных. Потом так же молча опускается в кресло.

Петридис (неподвижен. Взгляд замер на какой-то точке в пространстве). Начнем совещание.

Все садятся.

Пауза, во время которой господин Петридис погружается в свои мысли, а все остальные (кроме Зевса) — в мысли господина Петридиса.