Джон чувствовал, как, не прекращаясь, сменяют на его коже друг друга мокрый пот боли и колючее возбуждение.
Руки Дайана словно возвращали ему его же силу, ту, с которой он забирался в него зубами, сжимали и скручивали прохладную гладкую кожу, смещаясь до бёдер, тянули на себя.
«Глубже», — снова говорил Дайан.
Джон соскальзывал в транс ещё ниже, начинал раз за разом всаживать клыки в его шею, плечо, над выемкой ключицы.
Словно резонируя дрожью от этих проникновений, Дайан сжимал зубы, чтобы смолчать, но остановить их было нельзя. Крики. Они жили отдельно от него, сами по себе, коротко и зло вырывались из горла.
Сойер ещё улавливал первый толчок в плечо, которым Дайан просил его сбавить обороты. Но он заводился и хотел большего. Он хотел Дайана. Хотел войти так, чтобы тот потерял способность сопротивляться и двигаться вообще. Сойер начинал рычать на низких вибрациях.
Кровь Дайана просачивалась и текла между его кожей и ртом Джона.
Тело Дайана боролось. И если тот сам осознанно ложился под него, не сопротивляясь, то его инстинкт самосохранения, предполагая летальный исход подобных развлечений, бил тревогу.
Сойер приходил в себя от сильного удара в голову, словно выныривая на поверхность. Медленно и тяжело он поднимался над Дайаном. Осматривал его пьяным взглядом.
Проходили секунды.
Дайан видел, как меняются его глаза. Едва уловимая судорога затихающей агрессии, сожаления и сочувствия сводила его рот и кожу на переносице.
Джон наконец соображал, в каком состоянии лежит под ним Дайан: безобразно искусанный и на залитой мягкими свежими пятнами крови простыне. И, похоже, что все силы у того ушли в отрезвляющий удар.
«Дайан, прости меня», — тихо говорил Джон, касаясь и оглаживая ему пальцами впадину ключицы.
Дайан делал глазами вбок движение «да всё в порядке», возвращался. Смотрел, как, разведя средний и указательный пальцы буквой «V», Джон вкалывает в них острия клыков. Потом вкладывал пальцы Дайану в рот. Тот их обсасывал, понимая, отчего Джон прикрывает глаза, окуная пальцы в горячее и мокрое тепло его рта. Ну а когда Сойер раскрывал глаза, Дайан становился ещё требовательнее.
Кровь Джона возвращала его коже гладкость и блеск. И запускала возбуждение до ранее не достижимых высот. Её землистый вкус стал для Дайана Брука дразнящим и необходимым.
Дайан смотрел на Джона широко раскрытыми, переливающимися глазами.
«Бог мой, как ты красив», — говорил он.
Сойер коротко улыбался, скусывал губы: «Это всего лишь моя кровь в тебе».
«Вовсе нет», — не соглашался Дайан. Восприятие образа Джона им было самостоятельным. Но кровь вампира возбуждала его и излечивала раны. И она позволяла Дайану не бояться и не сбавлять оборотов перед предчувствием боли, потому что с нею та не была конечной.
Дайан впускал руки Джону в волосы, сжимал их в пальцах. Потом переворачивался и усаживался сверху. Оглядывал, откинувшись.
Тело Джона светилось в тёмных простынях.
Поменять цвет белья было практичной идеей, потому что только в таком случае стирка могла справиться с наглостью кровавых пятен.
Светились и его глаза прозрачным ледяным огнём. И матово, сквозь цвет крови Дайана, светились клыки.
Дайан склонялся к его лицу, замирал губами у самого тонкого рта.
Джон, приподняв голову, дотягивался до его губ, целовал, обеими ладонями оглаживая шею, лопатки, спину. Сминал ему ягодицы, проскальзывал пальцами между, задерживаясь на горячем и сжимающемся при прикосновениях проходе.
Поцелуи без крови или без её предчувствия совершенно изгладились из памяти Дайана. Эти же — острые, вылизывающие и подчиняющие — заставляли его самого прокусывать губы Джона.
В первое время секс у них был хаотичным, быстрым и захлёбывающимся, имевшим целью как можно скорее напиться, овладеть, смирить тоску, что мучила обоих на расстоянии. Потом начала проступать система. Оба составляли представление друг о друге, о пристрастиях и желаниях. Появилась гармоничность и связность действий. Джон подчинял, Дайан подчинялся. Дёргался временами, но всё же подчинялся.
Джон видел, как искажается лицо Дайана, пока, направляемый им же самим, член Сойера заскальзывал в него. Сам же он поднимался в бёдрах и стаскивал его на себя. Джону нравилось то, что он видел.
Дайан, пробираясь через спазмы и раздвигающую боль, медленно опускался вниз. На его твёрдый и настырный член. Афродизиак в крови Джона делал Дайана выносливым и чувственным, почти безрассудным и принимающим.
И когда оставалось совсем немного, когда Дайан снова склонялся к нему, опираясь локтями на грудь, Джон рывком добирался до конца.
Дайана разгибало и подкидывало в тонком натянутом стоне.
Джон замирал, чувствуя, как набирается жадной похотью, поднимал подбородок и принимался сильно и глубоко драть Дайана, стаскивая его на себя за бёдра.
Дайан почти погибал на нём. Сквозь сбитое дыхание, стоны и взрыки его словно уводило и сносило волной, но Джон удерживал его на себе, пока тело Дайана не смирялось, а сам он не входил в расслабленное возбуждённое состояние полной отдачи.
Кончал Дайан много и лестно для Джона Сойера.
Но лучше всего он кончил тогда, когда бесконтрольно обронил, упав сверху, выдохнул ему прямо в рот: «Я люблю тебя».
Проговорился он таким образом перед самым отлётом из Элэй. И случилось это не неделю спустя, а две, потому что Дайан задержал их, утрясая договорённость с заказчиком садовых скульптур. А потом Джон узнал, кто именно заказал те Дайану.
***
— Это кто? — спросил Патрик Сноу, склоняясь над сидевшим в собранном шезлонге Дайаном из-за его спины.
— Это группа «Афродита и Пан**». У вас есть большой розовый олеандр. Их лучше разместить там.
— Угу, — согласился Патрик. — А вот эти три?
— Две дриады*** и наяда****. Все будут одиночными фигурами. Наяду можно ставить близко к бассейну. Хотите придать ей стихийности?
— Понятия не имею, что вы вкладываете в это понятие, — признался Патрик.
— Все три будут из пористой глины, с частичной глазуровкой и в сине-зелёной гамме. Это создаст впечатление того, что на дриадах мох, а наяда в тине и водорослях.
Дайан чуть сдвинулся и запрокинул лицо, чтобы видеть ответ Патрика.
Патрик едва ли не смешался от прямого взгляда, но вовремя взял себя в руки, потому что сообразил: о мыслях в его голове Дайан и понятия не имеет и, выходит, нечего краснеть.
— Это будет уместно?
— Вполне. Ваш сад не перенасыщен цветущими зонами, в нём много зелени. Растения, по большей части, эндемичные местной калифорнийской флоре. Поэтому я настаиваю на майолике*****. С этими тремя — точно.
— Майолика, — повторил Патрик.
Он не был тугодумом или невеждой в общеинтеллектуальном отношении, но сейчас соображал и вправду неважно. По причине близости Дайана Брука и его запрокинутого красивого, тонкого и умного лица. В голове не было ни одной мысли про толстобоких дриад, отданных Дайаном на потеху примитивным формам, усаженных красочной имитацией мха. В голове Патрика Сноу требовательно бродила только одна мысль. О том, поцеловать ли Дайана? И сейчас ли, пока тот смотрит на него, запрокинувшись, или чуть позже, когда тот будет стоять в рост, и можно будет его обнять?
— Вот эту амфору из шамота, смотрите, Патрик, можно установить на камни, которые покрывает бигнония, а для терракотовых сатиров****** выбирать любые глухие места сада в принципе.
Дайан раскладывал эскизы рядом с собою на шезлонге и на коленях, снова отвернувшись от Патрика.
«Чуть позже», — решил Патрик и выпрямился. Обошёл шезлонг, встал перед Дайаном.
— Может, ещё кого-нибудь?
— Ещё фигуры? — Дайан поднялся.
— Да, сад большой.
— Достаточно. Перегружать его ни к чему.
— Что же, тогда мне и так всё нравится. Я переведу вам аванс за работу.
— Да. Я начну, как только доберусь до Ливерпуля.
— Вы улетаете? — Патрик насторожился.
— Да.
— Но не на постоянное место жительства?
— Предположительно, что на постоянное, — Дайан собирал листы с эскизами в папку. — Не тревожьтесь, пересылка фигур будет за мой счёт.